Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока
Смятение моряков, которые, казалось, отчаивались из-за нас, увеличивало общую панику. Стража трусила не меньше их и даже готова была покинуть баржу, которая, видимо, наполнялась водой. Но вдруг картина быстро переменилась, каторжники бросились на аргусов с криками: «На берег! Все на берег!» Глубокая тьма, охвативший всех ужас и тревога позволяли рассчитывать на безнаказанность; самые смелые из узников объявили, что никто не сойдет с баржи, пока они не ступят на берег.
Один только поручик Тьерри не потерял присутствия духа; он заявил, что нет никакой опасности и ни он, ни матросы и не думали покидать судна. Ему поверили тем скорее, что буря начала заметно стихать.
Рассвело, и мы пристали к берегу в Авиньоне, где нас поместили в замке. Там началось мщение аргусов: они напомнили о нашем бунте жестокими палочными ударами. Остаток пути не ознаменовался ничем примечательным. Наконец, после тридцатисемидневного мучительного путешествия мы приплыли в Тулон.
Из пятнадцати повозок, прибывших на пристань и выстроенных перед канатным заводом, высадили каторжников, которых принимал один чиновник и препровождал во двор острога. Во время переезда те, кто имел одежду получше, поспешили продать ее или бросить в толпу любопытных. Когда каторжное платье было роздано, а ручные кандалы заклепаны, нас перевели на разоруженный корабль «Газар», служащий плавучим понтоном. Пайоты (каторжники, исполняющие должность писцов) переписали нас, после этого отобрали «оборотных лошадей» (беглых каторжников), чтобы посадить их на двойную цепь. Побег увеличивал срок наказания на три года.
Поскольку и я был в этом числе, то меня отвели в камеру номер три, где содержались наиболее подозрительные каторжники. Опасаясь, что они найдут возможность бежать, их никогда не посылали на работу. Постоянно прикованные к скамье, вынужденные спать на голых досках, мучимые разными насекомыми, изнуренные дурным обращением, недостатком пищи и движения, они представляли собой поистине жалкое зрелище.
Все, что я говорил о злоупотреблениях, происходивших в брестском остроге, избавляет меня от необходимости описывать те, которые я наблюдал в Тулоне. То же смешение арестантов, та же жестокость аргусов, то же разграбление имущества, принадлежавшего правительству.
Я нашел в камере номер три собрание самых отъявленных злодеев острога. Один из них, по имени Видаль, внушал отвращение даже самим каторжникам. Задержанный в четырнадцать лет с шайкой убийц, с которыми он участвовал в преступлениях, он избежал эшафота только благодаря своему возрасту. Приговоренный к двадцати четырем годам заключения и едва успев поступить в тюрьму, он убил товарища ударом ножа во время ссоры. Тюремное заключение был заменено на двадцать четыре года каторжных работ. Он уже несколько лет находился в остроге, когда одного каторжника приговорили к смерти. В городе в это время не было палача; Видаль с готовностью предложил свои услуги. Казнь была совершена, но потом пришлось поместить его на скамью вместе со смотрителем за каторжниками, иначе бы товарищи забили его цепями до смерти. Угрозы, которыми его осыпали, не помешали ему через некоторое время снова исполнить эту отвратительную обязанность. Кроме того, он брал на себя обязанность наказывать каторжников. Наконец, в 1794 году, когда в Тулоне был учрежден революционный суд, Видалю было поручено исполнять его приговоры. Он считал себя окончательно освобожденным, но, когда кончился террор, его вернули в острог, где поместили под особый надзор.
К одной скамье с Видалем был прикован еврей Дешан, один из участников кражи из государственного хранилища. Каторжники слушали его рассказы со зловещей сосредоточенностью; только при перечислении бриллиантов и украденных драгоценностей глаза их оживлялись, и по выражению их лиц можно было судить, на что они употребили бы свою свободу. Это было особенно заметно среди осужденных за незначительные преступления — их унижали, подсмеиваясь над их простоватостью и бахвальством по поводу своих жалких подвигов. Например, вычислив, что похитил ценностей на двадцать миллионов, Дешан говорил с презрением одному бедняку, осужденному за кражу овощей: «Как видишь, это не капуста!» Эта кража стала предметом различных толков. На заседании 16 сентября 1792 года министр внутренних дел Ролан известил об этом происшествии с трибуны Конвента, жалуясь на недостаток надзора со стороны служащих и военных, которые оставили свои посты под предлогом сильной стужи. Несколько дней спустя Тюрье, член комиссии, назначенной для руководства следствием, в свою очередь обвинял в нерадении министра, который ответил довольно сухо, что у него много других забот, помимо того, чтобы смотреть за хранилищем. Прения на этом закончились, но в обществе говорили о заговоре. Дошли до того, что обвиняли правительство в воровстве. Тем не менее 22 февраля 1797 года было объявлено, что это происшествие не имеет никакого политического значения и что оно произошло просто из-за недостатка бдительности сторожей и от беспорядка, царившего тогда во всей администрации.
«Монитёр» рассказывал о сорока вооруженных разбойниках, которых накрыли в помещениях хранилища. В действительности никого не задержали, четыре ночи кряду Дешан, Бернард Сейль и один португальский жид по имени Дакоста по очереди проникали в залы без всякого оружия, кроме инструментов, необходимых для изъятия камней, оправленных в серебро, которое они не удостаивали своим вниманием. Таким образом они украли великолепные рубины, изображавшие глаза рыб, сделанных из слоновой кости. Тогда же обнаружили исчезновение «Регента», погремушки дофина, и массы других вещей, оцененных в семнадцать миллионов.
Дешан, за которым остается честь замысла, первым проник в галерею, забравшись через окно с помощью уличного фонаря, который до сих пор стоит на углу Королевской улицы и площади Людовика XV. Сначала его сопровождали только Бернард Сейль и Дакоста, но на третью ночь к ним присоединились еще несколько человек. Штаб-квартира находилась в бильярдной на улице Роган. Дюфар стал виновником разоблачения главных зачинщиков преступления, он попался по подозрению в изготовлении фальшивых ассигнаций и, чтобы получить прощение, решился открыть все. По этой информации нашли «Регент». Он был обнаружен в Туре, зашитый в ток некой госпожи Лельевр, которая по случаю войны не могла выехать в Англию и отправилась продавать его в Бордо одному еврею, другу Дакосты. Сначала хотели продать алмаз в Париже, но стоимость этой вещи, определяемая в двенадцать миллионов, должна была возбудить опасные подозрения, от намерения распилить его также отказались.
