Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока
Недоверие ко мне следователя и тюремщиков, казалось, должно было прекратиться по получении бумаги из Лориана. В ней говорилось о рисунке, наколотом на левой руке Дюваля. Новая явка к следователю. Гуртрель, торжествуя из-за своей прозорливости, присутствовал при допросе. С первых слов я понял, в чем дело, и, засучив рукав своего камзола выше локтя, показал им рисунок, которого они не ожидали обнаружить, и принуждены были признать его сходство с описанием, присланным из Лориана. Но положение усложняло то, что власти Лориана затребовали меня как дезертира из флота. Прошло две недели, а насчет меня еще не приняли никакого решения; тогда, выведенный из терпения, я написал председателю уголовного суда, что я действительно Видок. Причиной такого решения было то, что я рассчитывал немедленно отправиться в Бисетр с первой же партией, в которую действительно попал. Но я ошибся в расчетах: за нами так зорко следили, что невозможно было предпринять ни малейшей попытки к бегству.
После того как меня заковали в цепи, совершенно так же, как и в первый раз, я был помещен во главе первой цепи рядом с одним из известнейших мошенников Парижа и окрестностей. Это был Жоссаз, называвшийся обычно маркизом де Фаралем. Ему было тридцать шесть лет, он имел приятные черты лица и при случае щеголял изящными манерами. Кто дорожный костюм был костюмом франта, который встал с постели, чтобы перейти в будуар. Панталоны в обтяжку серебристо-серого цвета, куртка и шапочка, обшитая барашком того же цвета, и на все это великолепие накинут широкий плащ, подбитый малиновым бархатом. Его расходы соответствовали одеянию. Не довольствуясь тем, что сам роскошно трапезничал на каждой остановке, он кормил еще трех или четырех человек из партии.
Воспитания Жоссаз не получил никакого, но, поступив очень молодым человеком на службу к одному богатому землевладельцу из колонии, приобрел изящные манеры и умел достойно держать себя в хорошем обществе. Товарищи его, видя, как он легко проникает всюду, прозвали его «отмычкой». Он так вошел в роль, что даже на каторге, на двойной цепи, окруженный самым жалким отребьем, сохранял достоинство под своей курткой каторжника. При нем был великолепный несессер, и каждое утро он целый час посвящал своему туалету, особенно занимался руками, которые у него были очень красивы.
Жоссаз был одним из тех воров, которые могли целый год обдумывать и готовить свои преступления. Действуя с помощью поддельных ключей, он обычно снимал отпечаток с ключей от замка на наружных дверях. Подделав их, он проникал в переднюю; если встречал препятствие в виде замка на другой двери, то снимал новый слепок, подделывал второй ключ, и так далее, пока не достигал цели.
Жоссаз на своем веку совершил массу краж, которые свидетельствуют о его тонкой наблюдательности и изобретательности. В свете, где слыл за креола из Гаваны, он встречал тамошних уроженцев и ни разу не выдал себя. Часто дело доходило до того, что ему предлагали руку какой-нибудь молодой девицы из почтенного семейства. Разузнав, где спрятано приданое, он похищал его и исчезал перед подписанием брачного контракта. Но самой удивительной из его проделок была та, жертвой которой оказался один лионский банкир. Войдя в дом под предлогом деловых контактов, Жоссаз за короткое время стал в нем почти своим, что дало ему возможность снять отпечатки со всех замков, кроме сейфа, секретное устройство замка в котором делало все его попытки бессмысленными. К тому же сейф был вделан в стену и закреплен железными полосами, а кассир никогда не разлучался со своим ключом. Но Жоссаз не унывал. Сблизившись с кассиром, он пригласил того на загородную прогулку в Колланж. В назначенный день они выехали в кабриолете. Доехав до Сен-Рамбера, они увидели умирающую женщину, у которой кровь ручьями лилась изо рта и носа; возле нее суетился мужчина, который, казалось, был в страшном замешательстве и не знал, как ей помочь. Жоссаз, тронутый этим печальным происшествием, сказал ему, что для прекращения кровотечения необходимо положить ключ на спину несчастной. Кассир тотчас предложил ключ от своей комнаты, но его оказалось недостаточно. Тогда кассир, испуганный потоком крови, подал ключ от сейфа, который и был помещен между плеч пострадавшей. Вероятно, вы уже догадались, что там находился воск для получения оттиска и что всю эту сцену подготовили заранее. Через три дня сейф был опустошен.
Как я уже сказал, Жоссаз расходовал деньги с щедростью человека, которому они достаются легко. Он очень часто оказывал помощь нуждающимся, и я могу указать многие примеры его странного великодушия, предоставляя судить о нем моралистам. Однажды он проник в дом на улице Газар, на который ему указали. Бедность обстановки его поразила, но Жоссаз предположил, что владелец, вероятно, скупец. Он продолжил обыск, перерыл все, разломал ящики и, наконец, нашел в одном из них билет на залог вещей в ломбард… Он вынул из кармана пять луидоров, положил на камин и, написав на зеркале: «Компенсация за поломанную мебель», удалился, старательно затворив двери, чтобы менее деликатные воры не украли то, что он оставил.
Жоссаз уже в третий раз совершал путешествие из Бисетра, потом он убегал еще дважды, был пойман и умер в 1805 году в Рошфорском остроге.
Кроме жестокой порки палками, которой подвергли двух арестантов, намеревавшихся бежать в Бонне, с нами не случилось ничего необыкновенного до самого Шалона, где всю партию посадили на большую, наполненную соломой баржу, похожую на те, в которых возят уголь в Париж; она была покрыта толстой парусиной. Если один из осужденных приподнимал полотно, на его спину сыпался град палочных ударов. Хотя я и не подвергался такому обращению, но тем не менее мое положение беспокоило меня: прибыв на каторгу, я окажусь под строгим надзором, и побег станет невозможным. Эта мысль не покидала меня, даже когда мы прибыли в Лион.
Уже близился конец нашего плавания, когда в двух лье от Понт-Сент-Эспри наша баржа была застигнута бурей, которые чрезвычайно опасны на Роне; буре предшествовали отдаленные раскаты грома. Вскоре дождь полил как из ведра, порывы ветра, такие сильные, какие бывают только в тропиках, опрокидывали дома, вырывали с корнями деревья и вздымали волны, грозившие потопить нашу баржу. Она представляла в это время страшное зрелище: при свете молний двести узников, закованных словно для того, чтобы лишить их возможности спасения, дикими криками выражали свои ужасные страдания под тяжестью оков. Они хотели лишь одного — остаться в живых, хотя отныне и до конца своих дней они были обречены на бедствия и унижения.
Смятение моряков, которые, казалось, отчаивались из-за нас, увеличивало общую панику. Стража трусила не меньше их и даже готова была покинуть баржу, которая, видимо, наполнялась водой. Но вдруг картина быстро переменилась, каторжники бросились на аргусов с криками: «На берег! Все на берег!» Глубокая тьма, охвативший всех ужас и тревога позволяли рассчитывать на безнаказанность; самые смелые из узников объявили, что никто не сойдет с баржи, пока они не ступят на берег.
