Буало-Нарсежак - Вдовцы
Но при моем пробуждении она снова тут. Я слышу, как она кричит: «Дай мне выйти!» Во мне что-то съеживается, как тлеющая бумага. Я прекрасно знаю, почему мне не удается плакать, — мой гнев еще не утолен. Любовник! Ведь любовник все еще жив! По мере того как возвращаются силы, я вновь обретаю способность рассуждать, и я не могу избавиться от четкой и ясной мысли: он подумает, что я убил Матильду. Для всех случившееся — несчастный случай. И это действительно несчастный случай. Только не для него. Поскольку он-то знает правду. Он с самого начала понял, что я хотел разделаться с ним, и, стреляя в Мериля, думал, что убиваю его. Благодаря Матильде он мог наблюдать за моей реакцией. И если требовалось доказательство, он получил его от меня самого, когда я отказался явиться за премией. Так что же? Донесет ли он на меня? Скажет ли полиции: «Миркин настолько ревнив, что, убив Мериля, нарочно врезался в дерево. Он предпочел покончить все счеты, погибнув вместе с женой!» И что я смогу возразить? Я у него в руках. Теперь он поселился между образом Матильды и мною. Ну что ж, пусть говорит. Я не собираюсь защищаться.
Время от времени в палату заглядывает сиделка. Ее зовут Арлетта. У нее мягкая походка, сдержанные движения. Я для нее человек, только что потерявший жену, — несчастный малый, которого следует щадить. Его голова выдержала удар. А сердце?.. Мое сердце тоже выдержит, дорогая Арлетта. А вот нервы сдают. Я боюсь. Но кому я могу признаться, что мне страшно?
— На ваше имя поступила почта, господин Миркин. Чувствуете ли вы в себе достаточно сил?..
— Давайте, давайте!
Визитки… соболезнования… горстка изъявлений дружеского участия, довольно жалкая, по правде говоря. Летние каникулы уже разбросали наших знакомых кого куда. А еще цветы с запиской от Мелотти. Он сожалеет. Он отказывается от своих предложений. Смерть — плохая примета. Я остался один и с пустыми руками. Чем я займусь по выходе из клиники? Не исключено, что я сменю клинику на тюрьму. Право слово, пожалуй, меня бы устроил такой выход из создавшегося положения. Я не представляю себе, как буду блуждать по опустевшей квартире.
Наступает черед хирурга. Он сердечен. Внимателен. Ему тоже я рассказываю про несчастный случай. Он кивает. Дать больному выговориться — составная часть лечебного процесса. Когда хирург счел, что я поговорил достаточно, он хлопает меня по плечу.
— Через два-три дня, — говорит он, — вы будете в состоянии вернуться к своим занятиям. На голове у вас останется шрам. Но если вы измените прическу и откинете волосы назад, думаю, он будет незаметен. От мигреней я выпишу вам лекарство. Предупреждаю: вас ждут частые мигрени… возможно, сильные.
— Мне все безразлично, доктор.
Он опять смотрит на меня и при этом как бы напрягает слух — так прислушиваются к механизму, в котором вроде бы что-то разладилось. Пожав мне руку, он уходит. День продолжается. Временами меня охватывает печаль, которая выворачивает мне душу, а иногда нападает сонливость, которой я охотно поддаюсь. Арлетта не выпускает меня из поля зрения. Но ведь я не смог бы ни выброситься из окна — оно зарешечено, ни повеситься — я в пижаме и у меня нет пояса, ни вскрыть себе вены, не имея ничего острого под рукой. Должно быть, они подозрительны по привычке. Или же обнаружили у меня психическое расстройство, которое мне неведомо. А между тем у меня нет никакой охоты пытаться что-то сделать с собой. Тот, другой, этому слишком обрадовался бы… Вот если бы его не существовало, я, разумеется, наложил бы на себя руки. Ведь у меня ничего не осталось. Я потерял все. Но пока он тут, за кулисами, и я его ни изобличил, я не успокоюсь.
Тягостная ночь. Кошмары. Такое впечатление, что голова пухнет, пухнет… Дежурная сестра делает мне укол. Новое утро побелило окно. Я люблю утро. Мною занимаются. Меня обихаживают, лечат. Я встаю. Правда, еще не очень твердо держусь на ногах. Иду в умывальную комнату посмотреться в зеркало. У меня борода потерпевшего кораблекрушение, затуманенный взгляд. Я внушаю жалость. Стук в дверь. Арлетта объявляет мне о визитере. И тут же входит здоровый детина.
— Офицер полиции Жирар. Я сажусь на кровать. Он усаживается в кресло. Сейчас-то все и разыграется.
— Я пришел в связи со следствием, — говорит он. — В случаях смертельного исхода мы обязаны провести следствие — вам это, несомненно, известно… Итак… Расскажите, что произошло.
Он достает записную книжку, авторучку и готовится записывать. Зачем мне лгать? Я рассказываю ему о нашем ужине у Мелотти, нашем возвращении домой.
— Вы пили?
— Как обычно в подобном случае… немножко вина, ликер на десерт.
— Проверка на алкоголь показала, что его доза у вас в крови заслуживала внимания. О-о! Не то чтобы она была опасной, но близко к тому.
— Однако я чувствовал себя нормально… Я ехал довольно быстро, но не быстрее других… Кроме того, меня ослепила встречная машина… Тут я несколько видоизменяю ситуацию: не посвящать же его в нашу ссору!
— Ее шофер включил дальний свет.
— Возможно, вы заехали на левую сторону?
— Возможно. И тут жена испугалась, она схватила меня за руку, это и спровоцировало несчастный случай. Я не успел выровнять машину.
Полицейский изучает меня с профессиональным недоверием, выискивая изъян в моем показании, но я начинаю успокаиваться. В пижаме, с повязкой на голове я, конечно же, неузнаваем. А если бы на меня прислали донос, я бы уже знал об этом.
— Почему ваша жена не села за руль сама? Ведь вы ехали в ее машине.
— Она не любила водить.
— Несомненно, она схватила вас за руку, увидев, что вам грозит столкновение со встречной машиной.
— Не думаю.
— Однако вы в этом не уверены… Так или иначе, господин Миркин, на этом дело закрывается… Ваша жена умерла… и я весьма сожалею. Третьи лица тут не замешаны. Тем не менее я обязан подать рапорт. У вас есть страховка «от любого несчастного случая»?
— Нет.
— Ай-ай-ай! Это вам дорого встанет. По нашему указанию разбитую машину отбуксировали. Она находится в автомастерской «Универс» в весьма плачевном состоянии, как вы и сами догадываетесь. Машина старая?
— Три года.
— Значит, она уже утратила половину своей стоимости… Расходы по ремонту… расходы за помещение…
— Теперь это уже неважно.
— Да, я вас понимаю.
— Скажите… а похороны?
— Ах, правда. Извините. Я забыл, что вы восемь дней не приходили в сознание. Вашу жену похоронили в Морет-сюр-Луан. Все расходы взял на себя ее отец.
— А она… она страдала?
— Нет. Смерть наступила мгновенно. Арлетта приоткрыла дверь.
— Не переутомляйте нашего пациента… Полицейский встал.
— Позже я попрошу вас расписаться под протоколом. Примите мои соболезнования, господин Миркин, и скорейшего вам выздоровления.
