Агата Кристи - Треснувшее зеркало
— Она отличная актриса, — признал Крэддок, — отличная. У нее есть индивидуальность, красота, гармоничность.
— Да, — подтвердил Гилхрист, — все это в ней есть. Но ей пришлось чертовски много работать, чтобы добиться успеха. Когда она работает, нервы у нее совсем сдают, а она женщина физически не очень крепкая. Во всяком случае, недостаточно крепкая для такой работы. Людей с ее темпераментом охватывает то отчаяние, то восторг, и она ничего поделать с этим не может. Ей в жизни пришлось много выстрадать. По большей части по своей вине, но не только. Ни один из ее браков не был счастливым, за исключением, пожалуй, последнего. Она замужем за человеком, который нежно ее любит на протяжении уже многих лет. Она нашла убежище в этой любви и счастлива. По крайней мере сейчас. Трудно сказать, сколько это продлится. Вся беда в том, что либо она думает, что наконец дошла до тихой гавани или того момента в жизни, когда все, как в сказке, исполняется, тогда ей кажется, что она никогда больше не будет счастлива. Либо ее охватывает глубокая хандра, она воображает себя женщиной с разбитой жизнью, не познавшей любви и счастья, испытать которые ей уже не суждено. — Он сухо добавил: — Если бы она смогла остановиться где-то посередине, это было бы замечательно для нее, но мир потерял бы великолепную актрису.
Он умолк. Крэддок не спешил нарушить молчание. Он пытался понять, зачем Морис Гилхрист говорит все это. Гилхрист смотрел на него. Казалось, он ждет от инспектора какого-то вопроса. Крэддок терялся в догадках, какого же. Наконец он медленно, как человек, идущий на ощупь, произнес:
— Она очень расстроена происшедшей здесь трагедией?
— Да, очень, — подтвердил Гилхрист.
— Может, даже слишком?
— Как посмотреть…
— На что посмотреть?
— На причину ее расстройства.
— По-моему, — промолвил Крэддок как бы наугад, — это был шок, вызванный внезапной смертью. Вот так, в самый разгар приема…
Лицо доктора осталось невозмутимым.
— Или, — продолжил Крэддок, — нечто большее?
— Разумеется, трудно предвидеть, — отозвался Гилхрист, — реакцию людей. Как бы хорошо вы их не знали. Марина вполне могла отнестись к этому более спокойно. Она человек мягкий. Она могла воскликнуть: «Ах, бедняжка! Как ужасно! Как это могло случиться?» Она могла проявить сочувствие, не принимая, однако, близко к сердцу. В конце концов, во время приемов на киностудиях люди, случается, умирают. Или она могла, если ничего интересного в этот момент не происходило, решить — при этом, заметьте, подсознательно — разыграть сцену. Закатить истерику. Но не исключено, что ее реакция вызвана чем-то совершенно другим.
Дермот решил взять быка за рога.
— Мне бы хотелось услышать, — произнес он, — что вы сами думаете обо всем этом.
— Не знаю, — ответил Гилхрист. — Я ни в чем не уверен. — Он помолчал. — Существует ведь профессиональная этика. Существуют определенные взаимоотношения между врачом и пациентом.
— Она вам ничего не рассказывала?
— Мне кажется, я не имею права говорить об этом.
— Марина Грегг знала Хетер Бэдкок? Они встречались до этого?
— По-моему, Марина не имела о ней ни малейшего представления. Нет, дело не в этом. Хотите знать мое мнение? Хетер Бэдкок не имеет к этому никакого отношения.
Дермот поинтересовался:
— Это лекарство… кальмо… Марина Грегг когда-нибудь его принимает?
— Можно сказать, только на нем и живет, — признал доктор Гилхрист. — Так же, как и все остальные, — добавил он. — Элла Зелински принимает, Хейли Престон принимает, половина всей этой братии принимает его — оно нынче в моде. Но все они, эти лекарства, мало чем отличаются друг от друга. Одно надоедает, начинают пробовать другое, только что появившееся, полагая, что это именно то, что надо, и что все теперь будет иначе.
— И что, действительно, становится иначе?
— Знаете, — сказал Гилхрист, — в каком-то смысле — да. Оно делает свое дело. Успокаивает, взбадривает, дает ощущение, что можно справиться с тем, что раньше казалось невыполнимым. Я стараюсь выписывать эти таблетки в минимальных дозах и только в крайних случаях. Но они и неопасны, если принимать их правильно. Они помогают тем, кто сам себе помочь не может.
— Хотел бы я знать, — перебил его Дермот Крэддок, — что вы пытаетесь сказать мне?
— Я пытаюсь решить, — ответил Гилхрист, — в чем заключается мой долг. Есть два вида долга. Один — долг врача по отношению к пациенту. Все, что врач узнает от пациента, должно храниться в строгой тайне. Но есть и другая точка зрения. Врачу может показаться, что пациенту грозит опасность. Тогда он обязан принять меры, чтобы предотвратить эту опасность…
Он замолчал. Крэддок выжидательно смотрел на него.
— Да, — продолжил Гилхрист, — кажется, я знаю, что делать. Должен просить вас, инспектор Крэддок, сохранить то, что я вам скажу, в тайне. Разумеется, не от ваших коллег, а от остального мира, особенно от прочих обитателей дома. Обещаете?
— Не могу связывать себя подобным обещанием, — ответил Крэддок. — Я не знаю, как сложатся обстоятельства. Но в общем и целом, конечно, согласен. Я тоже считаю, что все сведения, которые вы мне сообщите, должны быть совершенно конфиденциальными.
— Тогда слушайте, — начал Гилхрист. — Может быть, это ничего не значит. Женщины, если у них нервы в таком состоянии, как у Марины Грегг, могут сказать все что угодно. Я скажу вам, что она мне сказала. Может быть, это не столь важно.
— И что же она сказала?
— Происшедшее ее совершенно подкосило. Она вызвала меня. Я дал ей успокоительное. Посидел немного рядом, держа ее за руку, велел успокоиться, убеждая, что все будет хорошо. И вдруг она, прежде чем впасть в забытье, сказала: «Это предназначалось мне, доктор!»
Крэддок недоуменно посмотрел на доктора.
— Так и сказала?
— А на следующий день, когда я пытался завести разговор на эту тему, она заявила: «Вам, наверное, померещилось. Я не могла этого сказать, я ведь была почти в бессознательном состоянии».
— Но вы полагаете, она сказала это серьезно?
— Совершенно серьезно, — ответил Гилхрист. — Я вовсе не хочу сказать, что ее слова всегда соответствуют действительности, — поспешил добавить он. — Предназначалась смертельная доза ей или Хетер Бэдкок — мне неизвестно. Вам, пожалуй, видней. Я только хочу сказать, Марина Грегг абсолютно уверена, что кто-то хотел ее смерти.
Крэддок некоторое время молчал. Затем сказал:
— Благодарю вас, доктор Гилхрист. То, что вы мне сообщили, очень важно, и я очень ценю ваш порыв. Если слова Марины Грегг имеют под собой какую-либо почву, это значит, что ей по-прежнему угрожает опасность, не так ли?
