Буало-Нарсежак - На склоне лет
— Кстати, — спрашиваю я, — как его самочувствие?
— Без перемен.
Клеманс подозрительно глядит в сторону моего туалета, словно опасаясь, что председатель прячет там соглядатая. Она обожает всякую таинственность.
— Со здоровьем у него неважно. Это правда. Он в плачевном состоянии, — тихо говорит она, словно поверяя секрет. — Однако меня не разубедишь, что при всем при том он еще и ломает комедию.
— Почему?
— Почему? Да чтобы сильнее тиранить бедняжку жену, черт побери. Я не хотела бы прослыть злым языком, но бывают моменты, когда я спрашиваю себя: а может, он на ней что-то вымещает? Некоторые мужчины ничего не прощают.
Эти слова задели меня за живое. Я решаю отшутиться.
— У вас не осталось в жизни никаких иллюзий, — говорю я.
— Чего нет — того нет. И уже давно. Что же касается господина Рувра, то я доподлинно знаю, что он может ходить, когда ему это вздумается. Не далее как вчера Фернанда засекла его в коридоре.
— В котором часу?
— Примерно в два с четвертью — полтретьего.
— А я полагал, что после обеда у него тихий час.
— Возможно. Но стоит жене отлучиться, а в коридоре ни души, то почему бы не высунуть нос из берлоги и не устроить себе переменку. Все шито-крыто.
Нечего и говорить, что я все утро пережевывал слова Клеманс. Странный треугольник эти Рувры и Жонкьер. Какая драма разыгралась между ними? И если Рувр — ревнивец, то какую же пытку он переживает, когда Люсиль отлучается. Тут и беспокойство, и подозрение, и раздражение, толкающие его на то, чтобы выйти из квартиры, приходить и уходить как человеку, которому уже просто невмоготу усидеть на месте. Он притворяется спящим, чтобы ему было легче наблюдать за Люсиль сквозь полусмеженные глаза. По ее сверхосторожным движениям он догадывается, что она собирается уйти. Как она оденется? С кем встретится? Что скрывается за этим планом возродить библиотеку? Ревность? Знакомое чувство, когда рукам так и неймется от желания все крошить, всех душить. Да, мне оно хорошо знакомо!
А между тем Рувр не слишком опасен, по крайней мере с точки зрения физической силы. Но чего следует с ним остерегаться, так это его проницательности бывалого судейского чиновника, наверняка не утратившего привычки копаться в душах. К примеру, случись мне повстречаться с ним, разве же я не почувствую себя виновным в супружеской измене Люсиль? Я нарочно допустил такое преувеличение, чтобы себя предостеречь. К несчастью, выхода нет: ни для Люсиль, ни для меня. Нет и речи о том, чтобы покинуть дом. Мы прикованы к нему, и у нас нет возможности избежать встреч. Даже если бы Люсиль попросила пересадить ее за другой стол, что уже само по себе стало бы притчей во языцех, — мы неизбежно встречались бы в лифте, саду, в коридоре на нашем этаже, на автобусной остановке, в городе…
Иными словами, это заколдованный круг. Впрочем, в таком же положении тут находятся все, кто обитает в этом пансионе, — люди поссорившиеся, затем примирившиеся, затем неразлучные и снова охладевшие друг к другу. Все они своего рода атомы, которые беспрестанно притягивают одних, отталкивают других, и никого не заставить сменить заданную орбиту. Все мы стянуты в эту круговерть. Если я попытаюсь, скажем, избегать Люсиль, вести с ней только банальные разговоры, вначале она бы не поняла, а потом нас снова толкнула бы друг к другу логика вещей. Тогда зачем же с этим бороться? Конечно, Люсиль меня привлекает. И вот доказательство: нарушив обещание, сегодня она не пришла в библиотеку, и вторая половина дня была для меня сущей пыткой, потому что я по-прежнему бросаюсь в крайности, по-прежнему уязвим.
Не появилась она и к ужину. Что происходит? Рувр запретил ей спуститься сегодня вечером к столу? Я придумываю всякого рода объяснения. По части объяснений я мастак. Тут уж меня не остановишь. Если Рувру известно, что к чему в драме, разыгравшейся на террасе (а почему бы и нет?), их стычки наедине должны быть жуткими. Насколько спокойнее я жил до их приезда! Прежде я изнывал от скуки, но зато был избавлен от всякой тревоги. Принадлежал самому себе. Тогда как со смертью Жонкьера утратил то лучшее, чем обладал, — бесстрастие. И вот я снова познал нетерпение, надежду, ожидание. Я возненавидел Рувра. Разве это не глупо, хоть плачь?
Сегодняшний день полон волнений. Мне не хотелось бы упустить ни одной детали. В два часа я уже находился в библиотеке, готовя наклейки и начав собирать все книги на «Б». В четверть третьего приходит Люсиль.
— Здравствуйте, Мишель. Простите, что вчера я вас подвела. Не по своей вине, как вы догадываетесь.
Намек понятен. Он означает: «Мой старикашка был несноснее обычного». И сразу весь туман, сгустившийся в моей душе, рассеивается. Я весело принимаюсь за дело. Мы расставляем книги по порядку, клеим этикетки. Мы приятели. Как мне хочется, чтобы мы оставались приятелями. И не более того. И все же, после обмена ничего не значащими словами, меня охватывает беспокойство. Я иду приоткрыть дверь. Никого. Прислушиваюсь. Никакого шума.
— Мне показалось, что я слышу шаги. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы нам помешали.
Я наблюдаю за выражением ее лица. Никакого признака испуга. Просто нечто похожее на искреннее удивление.
— Кто бы это мог сюда прийти? — говорит она.
Я не осмеливаюсь ответить: ваш муж. Впрочем, в данный момент все мои страхи, все терзавшие меня сомнения кажутся мне нелепыми. И чего только я вчера не напридумывал ради одного-единственного удовольствия — сделать себе больно. Мы расправляемся с авторами на «Б», «И», «Д». Писатели на «Е» и «Ф» отсутствуют. Буква Г. Жюльен Грин. Его «Дневник» заканчивается вторым томом.
— Какая жалость! — вскричала Люсиль. — А не смогли бы мы купить продолжение? Что за увлекательное чтение!
Меня смущает такая высокая оценка. Не то Люсиль глуповата, не то во мне сидит литератор?
— Если вас это интересует, я с удовольствием одолжил бы вам остальные тома.
— О! Спасибо, Мишель.
— Я даже могу сделать это не откладывая. Спустимся ко мне. Наша работа подождет.
Мы садимся в лифт. Стоим в кабине почти впритык. Стоит мне вытянуть губы, и я мог бы ее поцеловать, мелькнуло у меня в голове. Смеха ради. Ради игры. Что за восхитительная непристойность! Скользит раздвижная дверь. Я иду по коридору впереди Люсиль. Она останавливается.
— Я подожду вас тут, — шепчет она.
— Да нет! Пошли со мной. Чего вы боитесь?
Может, Рувр стоит и слушает за дверью. Может, он распахнет дверь. Она в нерешительности. Долг или же… Или же что? Любопытство. Внезапное желание узнать, как я обосновался. А еще — желание продлить эту волнующую минуту.
