Николае Штефэнеску - Загадка архива
— Вышивание хорошо оплачивается… — заметил Эмиль, больше для того, чтобы проверить своё впечатление.
— Всё равно… этой женщине ведь уже не сорок, чтобы столько работать.
— Есть ещё дядя, — снова заметил Эмиль.
— Да… Я и забыла… Дядя…
— Что ты о нём думаешь? — спросил он.
— О дяде? — удивилась Ана и вдруг поняла: — Ах да, «дядя»! То есть кто-то, кто интересуется ею, девушкой, и, конечно, старухой… Кто-то, кто, вероятно, даёт им деньги… Кто-то…
— Кто-то! — повторил Эмиль. И добавил: — Флорику Аиоаней спрашивать бесполезно, из неё мы не выжмем ни словечка.
— Похоже, что она относится к тем людям, которые уносят доверенные им тайны в могилу.
— Мы могли бы провести расследование, собрать сведения от соседей, от друзей; может, что-нибудь бы и узнали. Но делать этого нельзя по двум причинам: примо — у нас нет времени; секундо…
— Если это секундо заключается в том, что мы пообещали старухе ничего не говорить девушке, я согласна! — сказала Ана.
— Тогда можно и не голосовать! — пошутил Эмиль, вытирая очки.
— Понимаешь? Спрашивать об этом нельзя! Люди не умеют молчать… Не привыкли к сдержанности, деликатности… Слух быстро разнесётся и может нарушить равновесие этой семьи, — взволнованно сказала Ана.
— Да… да… да, конечно!.. Несомненно! — поспешил, уверить её Эмиль…
Для Аны разоблачение этой тайны, которую она называла про себя святой, было бы настоящим святотатством. Ведь это была тайна старухи, связанная с её желанием, чтобы Дойна считала её матерью… а девушка поражала её своей деликатностью: узнав правду, она хранила её про себя, по-прежнему любя свою неродную мать.
Эмиль понял мысли Аны и был с ней совершенно согласен. Он никогда не совершит ничего, что может принести горе в этот тёплый, гостеприимный дом.
— Но это не мешает нам продолжить разговор, — сказал он. — Чтобы прийти к какому-нибудь выводу ради нашего собственного спокойствия…
— Да, конечно, не мешает… — согласилась Ана.
— Итак, этот дядя о, котором говорила Дойна, мог иметь прямое отношение к интересующей нас драме.
— Так же, как мог и не иметь к ней никакого отношения! — сказала Ана. — Нужно остерегаться делать выводы, исходя из предвзятых идей.
— Нет, здесь нет никакой предвзятой идеи… Логическая нить наших наблюдений даёт нам право на такой вывод. Есть кто-то, кто интересуется этой семьёй и о ком старуха предпочитает не говорить. Этот кто-то мог сыграть какую-нибудь роль в драме, происшедшей двадцать лет тому назад. Конечно, Дойна об этих событиях ничего не знает, старуха же знает прекрасно, но приняла все меры для того, чтобы не узнала девушка.
— Может быть, она всё же узнала… — прошептала Ана.
— Что узнала? — с любопытством взглянул на неё Эмиль.
— То есть, я хочу сказать, что если исходить из предположения, что есть кто-то, сыгравший в той драме определённую роль, кто-то, кто сегодня интересуется этой семьёй, то, может быть. Дойна узнала, какую роль играет он в её жизни.
— Как так?
— Может случиться, что сейчас, по прошествии двадцати лет, этот «кто-то» почувствовал себя обязанным открыть девушке всё, связанное, теми событиями. Так могла возникнуть тайна между Дойной и этим человеком, который сказал ей: «Ты должна знать, но старухе говорить не нужно!»
— Как ты пришла к этому выводу? — поинтересовался Эмиль.
— Этот таинственный персонаж должен быть, всё же, хорошим человеком! Погоди, не прерывай меня, — оставила Ана Эмиля, заметив, что у него есть по этому поводу возражения. — Если этот «дядя» существует на самом деле и если он причастен к тайне, мы должны сделать следующее включение: при обстоятельствах, нам пока не известных, от человек совершает… хм… да… я хочу сказать, убийство… скажем, из ревности. Потом им овладевают угрызения совести. Он начинает интересоваться дочкой актрисы, можно сказать, посвящает себя её воспитанию. Двадцать лет подряд он заботится о ней, покупает ей всё необходимое; ему удаётся проникнуть в их дом, как некому «дяде», о котором никто ничего хорошенько не знает; он становится, близким другом дома, потом, постепенно, родственником.
Ана остановилась и взглянула на Эмиля, чтобы проверить его впечатление.
— Да, продолжала она. — Чем больше я думаю, тем яснее мне становится, что других возможностей просто нет, и тем чётче складывается в моём представлении образ доброго дядюшки, которого, вероятно, мучают угрызения совести, в конце концов заставляющие его открыть девушке правду — может быть, несколько переиначенную. Дойна принимает это сообщение к сведению, но, изучив «дело Беллы Кони», продолжает называть его «дядей», а старуху «мамой», из признательности и глубокой любви к женщине, которая вырастила её с младых ногтей.
Эмиль вспомнил рассуждения Аны в связи с делом её отца. Та же добрая, гуманная интуиция, та же чуткость, благодаря которым и рождается этот особый «субъективный вариант».
Ход рассуждений Аны казался безупречным — без сучка, без задоринки! Оставалось его проверить. И прежде всего следовало установить, кто такой этот «дядя», в связи с которым у Эмиля было только одно желание: чтобы он всё же не был замешан в убийстве актрисы.
— Итак, что мы будем делать вечером? — повторила Ана.
— Можно мне позвонить? — спросил Эмиль, направляясь к телефону.
Он набрал номер и ждал.
— Господина Филипа Косма! — попросил он.
— Минуточку! — послышался женский голос.
«Неужели этот “кто-то” — как раз Косма»? — подумала Ана, в то время как Эмиль ждал, прижав к уху трубку.
Через несколько секунд послышался приятный мужской голос:
— Косма слушает!
— Добрый день, господин Косма… Я хочу побеспокоить вас одной просьбой. Мне хотелось бы заказать столик на две персоны, внизу, в полуподвале.
— Да… конечно… это можно… На который час?
— Часов на семь… — ответил Эмиль, вопросительно глядя на Ану, которая согласно кивнула головой. — Да, в семь часов, — повторил он.
— Извините… но мне хотелось бы…
— Ах, да… — понял Эмиль. — Буня… Эмиль Буня. Вчера мы с вами говорили о дузико!
— Да, да, да! Конечно, припоминаю. Я жду вас. Добро пожаловать, господин Буня!
Эмиль повесил трубку.
— Вначале я думал пригласить его в Главное управление, но, пожалуй, так лучше.
Ана кивнула, соглашаясь.
«Преступлением было бы лишить её красоты…»
Ровно в семь часов вечера оба были в ресторанчике. Ни Эмиль, ни Ана не хотели признаться, что они взволнованы. Им впервые предстояло прямо говорить с одним из пятерых, замешанных в «дело Беллы Кони».
