Жорж Сименон - Человек из Лондона
«Воздуха здесь маловато», — подумал он.
Ему никогда не доводилось оставаться в сарае при закрытых дверях, и его беспокоил терпкий запах, когда он снова и снова все осматривал.
Машинально, просто потому, что он за этим пришел, Малуан вынул из кармана колбасу и положил на плоскодонку, то и дело оглядываясь по сторонам — не высовывается ли где рука или нога.
— Месье Браун, — сказал он так, как если б встретил знакомого.
Рядом с колбасой легли коробки с сардинами.
— Послушайте, месье Браун… Я знаю, что вы здесь… Сарай принадлежит мне… Если бы я хотел вас выдать, то сделал бы это еще вчера…
Он прислушивался, чуть подавшись вперед. Ни звука, лишь эхом отдались последние его слова.
— Как вам угодно! Заметьте, что я пришел с добрым намерениями. Вчера прийти не мог, на вершине скалы, как раз над вами, стоял жандарм.
Бидончик Малуан по-прежнему держал в руке, почему-то не решаясь пошевелиться. Он говорил, как актер, заучивший текст, но на самом деле импровизировал:
— Сейчас самое важное — это поесть. Я принес колбасу, сардины, паштет. Вы меня слышите?
Уши у него покраснели, как в детстве, когда нужно было декламировать стихи. Но голос стал суровым.
— Бесполезно пытаться всех перехитрить. Я знаю, что вы меня слушаете. Если бы вы ушли, замок был бы сломан, а дверь приоткрыта.
Где же он? За бочкой со смолой? За грудой корзин? Может, под лодкой? Там достаточно пространства.
— Оставляю вам продукты и бидончик с водкой. Думаю, что правильнее будет снова запереть дверь, а то жандармы увидят открытую дверь при повторном обходе и могут заглянуть сюда…
Ему никогда не доводилось говорить в пустоту. Это сбивало с толку и вызывало раздражение.
— Послушайте! Мы не можем терять времени. Я должен знать — живы ли вы или мертвы.
Он вздрогнул при мысли, что, может быть, обращается к мертвецу.
— Скажите хоть слово или подайте какой-нибудь знак. Я не буду пытаться вас увидеть. Я тут же уйду, а завтра принесу еще еды.
Он ждал, взгляд стал жестоким. У рта появилась угрожающая складка, и он слегка наклонил голову, как с ним бывало в минуты гнева.
— Не пытайтесь сделать вид, будто не понимаете по-французски. Я сам слышал, как вы разговариваете с Камелией.
Он подождал еще. Чтобы не выйти из себя, стал мысленно считать до десяти.
— Считаю до трех, — сказал Малуан громко. — Один… два…
Теперь это уже был не только гнев. Появился страх. Малуан не решался больше шевельнуться. Говорил себе, что стоит обыскать сарай, как где-нибудь в углу он наткнется на бездыханное тело, скорченное, как у крысы, объевшейся отравленным зерном. Пришла мысль о запахе… Нет! Через сутки труп не разлагается!
— Ладно! Я ухожу!
Он и впрямь отступил на шаг с намерением уйти. Сзади, за открытой дверью, сверкало освещенное солнцем море… Было так просто выйти, оставив еду на плоскодонке.
— Я ухожу! — повторил он.
Но не уходил. Не мог уйти. Ноги точно приросли к земле.
— Признайтесь, вы нехорошо поступаете! Ведь я пришел с честными намерениями…
«Да уходи же, дурень!» — говорил ему внутренний голос. А он ему ответил: «Одну минутку… Только минутку… Он откликнется, и я сразу уйду». — «Но будет поздно!» — «А разве это моя вина?»
Да, его ли вина в том, что он не способен переступить порог и вернуться в ожидавший его мир солнца и свежести.
Глаза его шарили вокруг. Голос потерял уверенность, стал умоляющим:
— Месье Браун, я начинаю злиться.
В предчувствии решающей минуты его охватила дрожь.
— В последний раз считаю до трех… раз… два…
Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, забыв, что за спиной есть угол, самый темный из всех. Именно из этого угла послышался легкий треск, и, прежде чем Малуан успел повернуться, ему нанесли удар по правому плечу. Ударили чем-то тяжелым — железным прутом или заостренным концом молота.
— Негодяй! — закричал он, резко повернувшись.
Там стоял Браун. Во всяком случае, тот, кто был Брауном и кому за время разговора Малуана с самим собой стоило только протянуть руку, чтобы коснуться его.
Отросла рыжая борода. В полутьме сверкали глаза. Человек тяжело дышал.
Рука снова занесла оружие — не молот, а крюк, которым выгоняют крабов из-под камней и водорослей.
Инстинктивно Малуан схватил занесенную руку, вывернул так, что затрещали кости, и вырвал крюк.
Нервозности как не бывало. Он смотрел на сморщившегося от боли человека. Тот весь напрягся, готовясь к прыжку. Малуан уже не думал, что это Браун или вообще человек. Только знал, что это живое существо, готовое вцепиться в него, что два тела тесно сплетутся, будут кататься по земле, что пальцы постараются вцепиться в горло, выцарапать глаза, выкрутить конечности.
И тогда быстро и точно Малуан ударил. Крюк вошел во что-то мягкое, раздался хрип.
Человек все еще жил. Глаза сверкали. К Малуану протянулась рука.
— Получай! — взревел он.
И снова ударил крюком.
Браун лежал лицом вниз, и Малуан, не выдержав, бросился на колени, всхлипывая, крича, трясясь от ужаса.
— Простите!.. Скажите что-нибудь!.. Простите!.. Я не нарочно это сделал… Вы сами знаете, что я не хотел…
Он не решался притронуться к мертвому, глядел на прижатый к земле нос.
— Месье Браун!.. Месье Браун!.. Ну скажите же что-нибудь! Я схожу за врачом… Он вас вылечит… Я верну ваш чемодан… Помогу бежать…
Он повернулся к открытой двери и увидел на гладком, как небо, море голубой и коричневый баркасы.
— Месье Браун!.. Ради всего святого… Признайтесь хотя бы, что вы первым начали… Я же принес вам есть и пить…
Он встал на колени, взял с плоскодонки бидон, превозмогая ужас, повернул на спину распростертое тело.
Г лаза были открыты. На виске виднелась рана, точнее, дыра, настоящая дыра как в любом другом предмете.
— Месье Браун!
Он открыл бидон, приложил его носик ко рту англичанина и стал лить. Водка с бульканьем потекла по сжатым губам, по подбородку, обтекая адамово яблоко.
— Он мертв… — произнес Малуан, как в полусне.
Он поднялся, отряхнул покрытые пылью колени и пригладил руками волосы. Дыхание не сразу наладилось. Грудь бурно поднималась и опускалась. Немного болело горло, возможно от крика.
Он не помнил, плакал ли он, и удивился, почувствовав, что покалывает веки. Нагнулся, чтобы поднять бидончик, и засунул его в карман, даже не подумав выпить остаток водки.
Ужасающее спокойствие охватило его, такого он еще никогда не испытывал, спокойствие, равносильное пустоте. Он действовал, как любой другой человек, но прекрасно чувствовал, что он уже не похож на других. Он перешагнул неведомую границу и сам не знал, в какой момент это произошло.
