Буало-Нарсежак - Брат Иуда
Контора по продаже…
Предупредить Б…
Встретиться с ним в Париже…
Объяснить, почему он не должен ничего говорить о моей просьбе…
Уточнить расписание…
Когда он писал, ему становилось спокойней. Он словно облегчал свою ношу. Во второй половине дня он предупредил заместителя директора, что не выйдет завтра на работу. О, только один день, он неважно себя чувствует и боится допустить ошибку…
— Сходите к врачу. Не запускайте болезнь. Вам следовало бы немного отдохнуть после аварии.
— Да, — сказал Андуз, — все-таки схожу к врачу.
Чудесно! Первое препятствие преодолено. Андуз почувствовал себя лучше. Но когда он увидел Леа, ожидавшую его около банка, то почувствовал сильное раздражение.
— Ты меня больше не узнаешь? — спросила Леа. — Рассердился?
— Нет же, — произнес Андуз раздосадованно. — У меня просто раскалывается голова.
— Бедняжка! Я тебя провожу. Прекрасно понимаешь, что я не брошу тебя в таком состоянии. Ты ляжешь в постель, выпьешь две таблетки аспирина вместе с чаем. Ты простудился?
— Нет-нет. Я просто переутомился.
— С тобой такое часто случается?
— Да. Я уже привык.
— Как же ты лечишься?
— Я лежу в темноте. Это лучшее лекарство.
Андуз не лгал. Сильные мигрени часто мучили его. Они начались много лет назад, когда умерла его мать, но после того как он доверился Учителю, они давали о себе знать столь редко, что он уже начал думать, что избавился от них навсегда.
— Может, возьмем такси?
— Нет, я лучше пройдусь.
Наступала ночь. Небо еще чуть краснело на самом горизонте.
— Почему бы тебе не взять отпуск?
Он молчал. Если бы он открыл рот, его прорвало бы. Он бы ей заявил: «Я хочу, чтобы меня оставили в покое, чтобы меня оставили наедине с моими мыслями. У меня дело, которое я должен провернуть в одиночку. Я должен убить человека!» Она прижалась к нему.
— Поль, я хочу тебе помочь. Я знаю, что ты от меня что-то скрываешь.
— Я? Я что-то скрываю?
— Да. Ты несчастен, потому что ты не нашел у Букужьяна того, что ожидал. Скажи мне, что у тебя не ладится?
Он гневно топнул ногой.
— Но, боже мой, в конце концов! У меня нет секретов. Вы везде видите секреты. Когда я возвращался из школы, моя мать мне говорила: «Поль, что-то случилось!» Я уходил с друзьями: «Поль, ты опять поссорился!..» А сейчас: «Поль, ты несчастен!» Так вот, я не несчастен. Нет. Я не разочарован. И Ашрам мне дает все, чего я от него ожидал!
— И тем не менее Букужьян разговаривал с тобой обо мне. Я в этом уверена.
Она мило, нежно упорствовала, и ему стало стыдно за свой гнев. Он предпочел согласиться с ней.
— Так вот почему вы пришли ко мне.
— Ты можешь называть меня на «ты».
— Хорошо, давай на «ты»… Что Учитель мог мне рассказать? А? Это тебя мучает.
— Я не люблю, когда за моей спиной шушукаются.
— Успокойся. Мы, как всегда, говорили об Ашраме, о строящейся гостинице, которая обойдется в бешеную сумму…
— Все?
— Да. Это все.
— Он тебе не говорил, что малышка Леа такая-сякая, держись от нее подальше?
— Но чего ты добиваешься?
Он рассмеялся и состроил гримаску.
— О-о. Это мне действует на нервы.
— Извини меня, Поль. Может, я напрасно обижаюсь? Но мы, женщины, о многом догадываемся. Я чувствую, что он относится ко мне с подозрением.
— И ты хочешь отдалить меня от него. Ты мне об этом уже говорила. Давай прекратим разговор на эту тему.
Они медленно поднимались по лестнице. У Андуза нога как свинцом налились. Он направился прямо к кровати, рухнул на нее и закрыл глаза. Леа ходила по квартире, передвигала кастрюли, зажигала газ. «С ней, — думал Андуз, — все станет сложнее. И все же хорошо, что она здесь. Приятно слышать шорох ее платья. Но это не для меня! „Что такое счастье?“ — как любит спрашивать Учитель».
Она вернулась, неся дымящуюся чашку.
— Пей, пока горячий.
Она присела на кровать.
— Тебе нужно раздеться и укладываться спать. Тебе помочь?
— Нет. Спасибо. Погаси свет… Леа… ты очень добрая. Но ты напрасно возишься со мной. Я этого не стою… Оставь меня, уходи… Так будет лучше для нас обоих. У нас с тобой ничего не выйдет.
Из окна в комнату лился свет уличных фонарей. Андуз видел силуэт девушки. Он задыхался. Слишком многое ему хотелось бы ей сказать.
— Ты меня не знаешь, — продолжал он. — Я, может, способен на такие вещи, которые…
— Не волнуйся… Пей… Медведь, вот ты кто. Злобный, нелюдимый… Видишь, я совсем не щажу тебя. Немного фанатичный… Разве не так?.. Признайся, что если бы Букужьян тебе приказал, ты бы облил себя бензином и поджег.
— Это тебя и привлекает?
— Да. Я пытаюсь понять. Это так противоречит моей натуре. Как можно посвящать себя целиком какой-то идее… идее… даже не имеющей никакого отношения к политике! Боевики Ирландской республиканской армии… члены Организации освобождения Палестины… да, я понимаю довольно хорошо, что ими движет… Это порождение несправедливости. Но тебя-то кто породил?
— Я сам, — сказал Андуз.
Она забрала у него пустую чашку и прошептала:
— Хорошо. Отдыхай. Ты уже не знаешь, что говоришь.
Он слышал, как она моет чашку, наводит порядок на кухне. Ощупью она поискала плащ, затем склонилась над ним и прикоснулась губами к его лбу.
— Постарайся уснуть, гордец!
Она ушла на цыпочках. «Гордец!» Это еще что такое? Он погружался в это слово, как в пучину. Гордец! Теперь он ничего не понимал. Гордец, который ничего не нажил… Гордец, который всегда останется трудолюбивым учеником и привратником монастыря, последним послушником… Слезы обожгли ему глаза. Он поднялся, чтобы принять снотворное.
Реймс!.. Он внезапно проснулся, и сразу же его охватило возбуждающее чувство тревоги, как в давние годы, когда он на следующее утро после каникул собирал свой портфель. Он заглянул в расписание, которое всегда носил с собой в бумажнике. Поезд отправлялся в десять часов восемнадцать минут. В полдень он пообедал в буфете. В привокзальном буфете никто не обратил на него внимания. Он тщательно оделся, взял демисезонное пальто и, подумав, прихватил с собой кейс. Он должен произвести впечатление серьезного господина, который очень спешит и который как бы случайно попал в контору по продаже недвижимости, чтобы прицениться, не имея твердого намерения покупать. О нем тотчас забудут.
Он выпил бы перед уходом чашку кофе, но у него болел желудок. На улице он почувствовал легкое головокружение. Ему стало не по себе, что он прогуливался, вместо того чтобы быть в банке. Когда он сел в поезд, то совсем стушевался. Он не знал, то ли он в отпуске, то ли ему предстоит совершить нечто весьма трудное, весьма необычное и в некотором роде весьма захватывающее.
