Жорж Сименон - Тётя Жанна
Еще восемь, еще семь ступеней... Еще три, еще две... Наконец сундук добрался до соломенного половика, и Мадлен, с усилием уперевшись в стену, установила его внизу; тетка не сделала ни малейшего движения, чтобы ей помочь.
Когда Мад оказалась рядом с Жанной, губы ее чутьчуть дрожали, но взгляд оставался твердым. Жанна же самым естественным голосом спросила:
– Ты заказала такси по телефону?
– В этом нет необходимости. Я возьму такси перед отелем.
– Верно, сейчас его там можно найти.
Она позволила ей пройти, сняла передник и пошла вслед за ней; Мад слышала, что не одни ее шаги стучат по плиткам в передней.
Но только открыв застекленную дверь сводчатого входа, она обернулась:
– А вы-то куда идете?
И, словно это было само собой разумеющимся, Жанна ответила:
– С тобой. Искать такси.
VI
Ей приснился сон, который она уже видела однажды – в одиннадцать или двенадцать лет, когда у нее была свинка; в тот год она с матерью и братьями провела каникулы в семейном пансионе на берегу океана. Ей привиделось, что она внезапно чудовищно разбухла – до того, что заполнила собой всю комнату; самое же мучительное заключалось в том, что тело ее стало дряблым и губчатым, словно шляпка гриба, и таким легким, что могло парить в пространстве.
Это был не совсем обычный сон, потому что, как и в тот, первый раз она понимала, что находится в своей комнате, в постели. Она знала, что жила в этой комнате в детстве, хотя обоев с голубыми и розовыми цветами теперь не было, вместо них висели современные, нейтральных тонов. Не было больше и ее огромной кровати красного дерева, ровную спинку которой она так любила гладить; вместо кровати теперь стоял низкий диван без всякой отделки деревом. Из прежней обстановки чудом остался только совсем простой, безыскусный, с подклеенными ножками комод – на прежнем месте между окнами.
Без сомнения, всю старую мебель выставили на продажу, и Бог знает, чего там только не было! Кто, интересно, купил маленький столик, из которого она когдато сделала трельяж? Совсем маленькой она мечтала о таком туалетном столике, и, поскольку ей не хотели его покупать, она лет в пятнадцать застелила белый деревянный столик ниспадающим до пола кретоном с оборками и укрепила на нем трехстворчатое зеркало в бледно-серой раме. Ее братья прозвали этот трельяж «кринолином». Сейчас-то она не могла заболеть свинкой, поскольку уже болела ею. В ее годы это было бы так же смешно, как когда старая мадам Дюбуа, продавщица зонтиков, заболела в шестьдесят восемь лет коклюшем и умерла. Тогда нарочно спрашивали у ее мужа:
– От чего она умерла?
– От коклюша [2].
Это казалось настолько забавным, что спрашивавший кусал губы, стараясь не засмеяться.
Жанна завела будильник на шесть утра и помнила об этом во сне; она слышала тиканье часов и знала, что необходимо, чтобы они зазвонили вовремя, знала, что впереди ответственный день, и поэтому ее так мучило собственное разбухание во сне.
Но припомнить, почему предстоит столь важный день, она не могла до самого пробуждения. Но Боже, только бы ей не заболеть!
Она на время погружалась в полное забытье, затем оказывалась в полусне, и к ней возвращалось представление о текущем времени, о тянущейся, нескончаемой ночи, о бесконечном стуке часов.
Еще до того как наконец будильник зазвонил и освободил ее от кошмара, она знала, что наступило утро, и могла с точностью почти до секунды сказать, когда раздастся звон.
Ей было хорошо в постели, и это была ее комната. Солнце светило там, за желтой шторой. На вокзале пыхтел поезд. Но это чувство освобождения почти сразу же исчезло, и Жанна отбросила в сторону одеяло, чтобы взглянуть на свои отяжелевшие и натруженные ноги. Она должна была предвидеть, что это случится. Врачи предупреждали ее об этом, уже давно, потому что так уже было – менее сильно, не столь внезапно, если не считать первого раза. Ее ноги так распухли за ночь, что даже коленей нельзя было различить; из-за отека кожа стала блестящей и по цвету напоминала свечу. Жанна давила пальцем на кожу, и в плоти, которую она перестала ощущать своей собственной, оставалась вмятина, а белое пятно в этом месте долго не исчезало. Самое же главное заключалось в том, что теперь-то она знала, почему наступающему дню предстоит стать таким важным, почему накануне, несмотря на все-таки прорвавшееся плохое настроение Дезире, она считала столь необходимым навести в доме чистоту и порядок, прежде чем подняться в комнату и лечь спать. Сейчас же требовалось встать, хотя ступни ее, как и ноги целиком, тоже отекли, просто спуститься с кровати, раз уж можно сделать только это, и сесть в кресло; даже домашние туфли не удалось бы надеть. С осторожностью, заклиная судьбу, она нащупала ногой коврик, немного приподнялась, помогая себе руками, и, превозмогая боль, сумела встать. Она понимала, что стоит ей сделать хоть один шаг, и она упадет, поэтому даже не попыталась пройти, представив, как она лежит на полу, совсем одна в комнате, в ночной рубашке, с распущенными по спине волосами, и как ей придется кричать, чтобы позвать на помощь кого-нибудь в доме. Усевшись на краю кровати, она чуть было не заплакала, вспомнив, какая она старая дуреха. На втором этаже все еще спали, но, может быть, на счастье, Дезире еще не спускалась вниз? По давней деревенской привычке она вставала рано, на свой туалет тратила очень мало времени, торопясь выпить чашку кофе с молоком. Что Жанна будет делать, если ее давняя одноклассница уже спустилась вниз? Кнопки звонка на третьем этаже не было. Может пройти несколько часов, прежде чем о ней начнут беспокоиться, поскольку все знали, что она вчера вечером очень устала и легла поздно. Жанна пыталась услышать шум шагов. Комната Дезире была с другой стороны коридора: она сама выбрала эту комнату – в мансарде, с окнами, выходящими во двор. Не менее десяти тягостных минут она не слышала ничего; боясь не услышать шагов, Жанна не шевелилась. Она мучилась вопросом, не благоразумнее ли добраться до двери хоть на четвереньках, чтобы наверняка не упустить проходящую мимо Дезире.
К счастью, они обе легли поздно, далеко заполночь. Наконец до Жанны донеслись шум льющейся из крана воды, мягкие шаги, и она поняла, что ждать осталось недолго.
– Дезире! – позвала она приглушенным голосом, услышав, как открывается дверь.
Она взяла в руку туфлю, чтобы бросить ее в дверь и привлечь внимание Дезире, если та случайно не услышит ее голоса.
– Дезире!
Шаги затихли, потом раздались снова.
– Дезире!
Та наконец повернулась и приложила ухо к двери, не уверенная, что ее окликнули.
– Войди. Дверь не заперта.
Дезире смотрела с любопытством и даже с некоторой оторопью, словно менее всего на свете ожидала увидеть здесь Жанну.
