Николас Блейк - Голова путешественника. Минута на убийство (сборник)
– Так и сказал? Прямо так и сказал? – произнес Лайонел, и Найджел мог бы поклясться, что в его словах прозвучало скрытое восхищение. – О, а вот и Финни с чаем. Как бы и что бы там ни было, мой отец для него герой. Означает ли это по вашей теории, что в глубине души Финни сам герой?
Найджел рассмеялся:
– Послушайте, не надо преувеличивать.
– Но ведь он герой и есть. Однажды он спас моего отца от быка, который жил у нас в то время. Встал прямо у него на пути и стал бить по морде палкой. Для такого, как он, это разве не геройство? Хотя не забывайте – он силен как лев.
– Силен и молчалив. Он что, вообще немой?
– Насколько я знаю, совершенно. А что?
– Когда я был здесь в июне, Джанет сказала о нем, что это Шут, который порой говорит такие мудрые вещи, что диву даешься. Вы не помните?
– А, это очередная ее выдумка. Разве вам не приходилось слышать, как страдающие старческим маразмом женщины говорят то же самое про своих собак?
– Ага, теперь понимаю.
Появился Финни; он направился к ним, и они замолчали. Карлик накрыл стол для чая под могучим деревом посреди двора; на этот раз он не гримасничал, не кривлялся, не кланялся на каждом шагу, как делал это всегда, когда Найджел видел его прежде. Финни смотрел на Найджела почти со злобой, насупившись; на лбу у него выступили бисеринки пота, движения утратили былую ловкость и сноровистость.
– Похоже, собирается гроза, – сказал Лайонел, вытирая мокрый лоб. – Ого, она вот-вот начнется, вам не кажется?
Открылись двери дома, оттуда вышли Джанет с Робертом и зашагали по лужайке в их сторону. При взгляде на них Найджелу Стрейнджуэйзу чуть не стало худо. Он заметил, что поэт несет под мышкой свою собственную голову.
– Недурно, а? – произнес Роберт Ситон, осторожно кладя голову на стол.
С тех пор как Найджел в последний раз видел скульптуру, Мара Торренс кое-что доработала. В глиняном лице не было больше духа порочности, но вместе с ним ушла и живость. Теперь осталось одно только добропорядочное сходство.
– Я позвоню в колокольчик, если понадобится еще кипяток, – сказала Джанет Финни Блэку, который разглядывал голову с ошарашенным, внимательным и испуганным выражением лица. Тот заковылял к дому, несколько раз обернувшись через плечо.
– Не надо было показывать ее Финни, – заметил Лайонел. – Он может разволноваться. Особенно сейчас, когда собирается гроза.
– А, ерунда, – бодро отмахнулся Роберт. – С чего бы?.. Ну, вам нравится, Стрейнджуэйз?
– Что вам сказать… Это неплохая фотография. Джанет Ситон обратила на него свой взор.
– Но в ней нет жизни, нет души Роберта? Совершенно с вами согласна. Это всего лишь образчик трудолюбивого, старательного, но вялого и невыразительного реализма, и больше ничего. Очень подошло бы для Королевской академии.
– Почему ты так сурова к Маре? – со смехом возразил Роберт. – В конце-то концов, ты же сама поставила под сомнение ее способность сделать хоть что-нибудь действительно похожее на модель. А ведь это вовсе не ее обычный стиль, согласись.
– Тогда нечего ей было за это браться, – презрительно парировала Джанет. – Как вы относитесь к скульптуре, мистер Стрейнджуэйз?
– Спокойно.
Хозяйка Плаш-Мидоу пустилась в пространные рассуждения о нерепрезентативном, то есть абстрактном, искусстве, щедро пересыпая свою речь такими сочными выражениями, как «кубические факторы», «чистый смысл», «плоскость, объем и напряжение», «динамическая корреляция масс», «гиперсознательный эквилибриум».
Когда она закончила свою лекцию, за столом воцарилась почтительнейшая тишина, которую в конце концов нарушил ее муж, взявший на себя смелость произнести:
– Об этом ты и собираешься говорить в субботу в Женском институте?
– Для них я, естественно, немного упрощу, – ответила его жена, демонстрируя настолько полное отсутствие чувства юмора, что повергла этим Найджела в состояние настоящей прострации.
– Мне так кажется, Джанет прочитала все это в статье Герберта Рида, – сказал Роберт Ситон с некоторым ехидством, что вообще-то совершенно не вязалось с его натурой.
– Мне бы хотелось, если это возможно, сегодня вечерком забраться в самое логово льва и подергать его за бороду, – повернулся Найджел к Роберту, указывая на горку тетрадок.
– Что за вопрос, пожалуйста. Что вы скажете, если часов в шесть? Мне еще нужно поработать над поэмой.
– Она у вас неплохо идет, если не ошибаюсь?
Лицо поэта осветила застенчивая детская улыбка, словно ребенку подарили пакет с конфетами.
– Да, идет хорошо, – сказал он. – По-моему, просто великолепно.
Он поднялся, сунул глиняную голову под мышку и быстро зашагал к дому.
Ровно в шесть вечера Найджел вошел в кабинет Роберта. Поэт сидел за письменным столом, глиняная голова стояла перед ним. Лицо поэта выражало покой и утомление. Они обсудили пару вопросов касательно одного стихотворения из тетради черновиков, над которой Найджел работал после чая. Потом Роберт Ситон позвонил в колокольчик и попросил Финни Блэка принести шерри. Карлик немедленно вернулся с графином и стаканами на подносе. Он, казалось, не мог оторвать глаз от глиняной головы на столе. Лицо у него подергивалось, оно сделалось вдруг белым как мел и одутловатым, словно маленький теннисный мячик.
– Хорошо, Финни. Можешь идти, – ласково сказал поэт и повернулся, чтобы разлить вино по стаканам.
Найджел быстро придвинул свой стул к столу. Через минуту Роберт Ситон принес шерри и подал ему стакан.
– Пожалуйста… Боже, какого черта?! Это вы сделали?
Шерри выплеснулось из стакана, когда он показывал на глиняную голову, у которой за это короткое мгновение выросла курчавая, как у сатира, борода.
– Да, – кивнул Найджел.
– У вас, молодой человек, поразительная способность к инвертированной метафоре, – фыркнул поэт. – Подергать льва за бороду в его же собственном логове. Ну вы и придумали!
– Просто мне хотелось посмотреть, как она выглядит. Я купил сегодня эту бороду в Редкоте в магазине игрушек.
– Ну и как она выглядит? – спросил Роберт Ситон, стоя со склоненной набок головой, словно грач на пашне, прислушивающийся, не ползет ли где-нибудь червяк.
– Она выглядит точно так же, как на том сатире, которого Мара вырезала из дерева. Вы мне показывали эту вещь в июне, когда я был тут в первый раз.
– Боже мой, ведь и правда! Вы совершенно правы! – Поэт оживился. – Ну-ка, снимите ее поскорее. Мне бы не хотелось, чтобы сюда вошла вдруг Ванесса и увидела отца в образе сатира. И вообще-то говоря, – добавил он, – я никакой не сатир.
Они замолчали, но совсем не потому, что между ними возникла какая-то неловкость.
