Жорж Сименон - Черный шар
Детям говорили, что их бабушка больна, прикована к больничной койке. Потом, когда они достаточно повзрослели, им объяснили, что она не в своем уме.
— А что она такого вытворяет? — допытывался Арчи, которого этот вопрос очень занимал. — Подражает зверям? Может, ей кажется, что она корова или там медведица?
Изабелла еще не знает. Что до Флоренс, то поездка в Глендейл произвела на нее большое впечатление, и она потом забросала родителей вопросами о Луизе.
— Среди ее братьев и сестер есть сумасшедшие?
— Не думаю.
— Ты что, не уверен?
— Они ведь живут в Германии, мы ничего о них не знаем.
— Так, может быть, они тоже ненормальные?
— Успокойся, Флоренс. Твоя бабушка не то чтобы по-настоящему психически больна. Я ее показывал лучшим специалистам. Ты знаешь, что такое клептомания?
— Да, но клептоманов не держат в сумасшедшем доме.
— Во-первых, она не в сумасшедшем доме. А потом, по-разному бывает. Пришлось выбирать между санаторием и тюрьмой, а в тюрьму ее забрали бы чуть ли не до конца жизни.
— Я, пожалуй, выбрала бы тюрьму, — прошептала девочка, передернувшись.
Сколько ей было, когда произошел этот разговор? За несколько дней до того Луиза явилась в Уильямсон, и Флоренс, проснувшись от шума, застала на кухне отца вместе со старухой. Флоренс было уже лет пятнадцать.
— Это та самая ученая мартышка, которую ты ко мне привозил? — проскрипела Луиза.
Теперь остается только ждать. Может быть, несколько дней пройдет в неуверенности и ожидании катастрофы, а может быть, вот-вот раздастся телефонный звонок…
Все зависит от того, как быстро Луиза раздобудет выпивку. Это ее уязвимое место. Стоит ей дорваться до спиртного и напиться, как ее покидает инстинктивная, почти звериная осторожность, и тогда полиции ничего не стоит ее задержать. Но на трезвую голову она вполне способна поехать в Уильямсон и даже добраться до него.
— Ты совсем пал духом?
— Нет.
Хиггинс не кривил душой. Он не столько пал духом, сколько был во власти более сложных переживаний, и обнаруживать их перед женой ему не хотелось — во всяком случае, сейчас.
Ему пришлось за несколько дней пересмотреть чуть ли не все свои жизненные установки, и он с самого начала подозревал, что пора подбираться к главному, к тому, что, возможно, было основой всей остальной жизни, как бы ни пытались обстоятельства убедить его в обратном.
Хиггинс поднялся: надо возвращаться на работу.
В глазах у него Нора подметила тот же странный огонек, что и у Луизы. Она встала и положила руки ему на плечи.
На мгновение она так и замерла, вглядываясь в лицо мужа, потом губы ее задрожали, и она быстро отстранилась от него со словами:
— Подумай о нас, Уолтер.
Глава 6
Вот уже часа три, как Хиггинс, то проваливаясь в дрему, то стряхивая с себя остатки сна, вслушивался в жизнь дома: порой ему представлялось, что дом этот — не его и он подглядывает в замочную скважину, как живет чужое семейство.
Изабелла уже проснулась в первый раз, как обычно; солнце било в щель между занавесками, и Хиггинс все равно догадался бы, что сегодня воскресенье, даже если бы не знал об этом. Может быть, все дело в звуках — по будням они совсем другие, — в каком-то отдохновении, в особом покое, разлитом вокруг.
Изабелла забормотала, замурлыкала песенку, поворочалась и снова заснула. Хиггинс, наверно, тоже задремал и проснулся лишь тогда, когда Нора, изо всех сил стараясь не шуметь, выскользнула из постели. У них было правило: по воскресеньям отца не будить; пока он не встанет, дети по уговору ходят на цыпочках и говорят шепотом.
На миг приоткрыв глаза, он увидел, что жена, обнаженная, стоит между кроватью и окном, и луч света падает ей прямо на живот, округлившийся уже настолько, что пупок стал едва заметен. Чуть позже в ванной зажурчала вода. По воскресеньям Нора больше времени уделяла туалету, мыла голову, и даже шаги ее, когда она спускалась на кухню, звучали по-иному. Потом по едва уловимым звукам Хиггинс принялся угадывать, чем именно она занимается.
В носу у него защекотало. Он понял, что заболеть по-настоящему, как мечтал прошлой ночью, не удастся, зато у него начинается насморк. Хиггинс отродясь не болел ничем серьезным. К нему цеплялись всякие пустяковые хвори вроде насморков, фурункулов, ангин; иногда он страдал запорами, да такими, что даже лицо становилось землистым.
Дома вчера вечером из детей оставалась одна Изабелла. Он рассказал ей историю на сон грядущий, а потом они с Норой сидели в гостиной и молчали в ожидании телефонного звонка. Без бумаг школьного комитета он чувствовал себя неприкаянным: если бы не отставка, он бы непременно ими занялся. Сперва Хиггинс пытался следить за тем, что происходит на экране телевизора, потом уткнулся в иллюстрированный журнал.
Стоило какой-нибудь машине свернуть на Мейпл-стрит, он вздрагивал. Но никто не звонил у дверей. Нора поднялась, выключила телевизор, и стало так тихо, что Хиггинс услышал биение своего пульса.
Изабелла встала сегодня часу в восьмом. Он услышал дочкины шаги на лестнице, но ему лень было обернуться и взглянуть на будильник. Изабелла была в пижаме. По воскресеньям они все завтракают в пижамах, потому что приходится ждать своей очереди помыться, и дело редко обходится без ссор. В кухне в это время пахнет по-особенному: постелью, теплым человеческим жильем.
Нора внизу говорила шепотом, но Изабелла то и дело забывалась и повышала голос. Потом спустился Дейв, полез в холодильник и, как всегда, закрывая его, немилосердно грохнул дверцей. С озера доносился рокот моторок, напомнивший Хиггинсу стрекотание газонокосилки — судя по всему, нынешним воскресеньем начинается рыболовный сезон.
На католической церкви зазвонили колокола. Следующим, протирая глаза и задевая спросонок то за перила, то за стенку, вниз спустился заспанный Арчи. На второй этаж проник запах кофе и бекона.
Сколько таких воскресений пережил Хиггинс, убеждая себя, что это и есть счастье? Когда жили в старом городе, в тесноте, и слышен был любой шум от соседей, они иногда мечтали: «Вот будет у нас новый дом, и тогда…»
Они не сомневались, что и жизнь тогда станет другой, что исчезнут все огорчения — так, как не сомневался он в этом восемнадцать лет назад, когда, погладив жене руку, шепнул: «Когда у нас будет две сотни в месяц на расходы…»
Хиггинс попытался опять заснуть, но безуспешно. Наконец около девяти встал, надел халат, шлепанцы, бросил мимолетный взгляд в зеркало и спустился по лестнице. Никто, кроме Флоренс, уже не спал.
Нос у Хиггинса еще не покраснел, но в глазах появился воспаленный блеск. Затылком он чувствовал, как из полуоткрытого окна тянет холодком.
