Морис Левель - Ужас
– И возле – половина почтовой марки… с надписью: улица Бау… что, верно, означает улица Бауэн, это нетрудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть число, а внизу очень отчетливо: 08. Теперь январь, значит, это письмо написано недавно. Я настаиваю на этом: делайте, как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти мосье с улицы де… не знаю дальше, который жил в № 16 другой улицы, а может быть, и той же самой…
– Ищите, если хотите… Я же охотно променял бы все ваши открытия на несколько справок насчет жизни, знакомств и привычек жертвы… Вы больше ничего не находите? Значит, мы можем ехать.
И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад и вперед перед домом. Какой-то фотограф направил свой аппарат на дом и снимал его во всех видах. Когда пристав собирался садиться в экипаж, фотограф обратился к нему:
– Одну минутку, прошу вас! Так, очень благодарен…
– Вас интересует мой портрет? Вы снимаете для какого-нибудь журнала?
– Для «Солнца», который первый…
– Отлично, – проговорил пристав злобно, – можете сказать там, у вас… Впрочем, ничего не говорите…
VI
Неизвестный дома № 16
День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Это дело, с каждым часом завладевавшее все больше вниманием публики, не двигалось с места. Ничего не было известно, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил там, редко выходя из дома, еще реже разговаривая с кем-нибудь и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда он заходил к нему.
Что касается Онисима Коша, то он ждал у моря погоды и нервничал. Ему хотелось одновременно и ускорить события и задержать их неизбежный ход. Он начинал, наконец, отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и меньше надеяться на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде долго останавливаться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления, как настоящий преступник…
– Это совсем не было бы так глупо, – подумал он. – Наверное, в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, находится столько переодетых полицейских, сколько возле гостиниц уличных девиц. Меня многие знают. «Солнце» со своими таинственными статьями очень не по душе полиции, и за мной, наверное, начнут следить… Тогда дело пойдет быстрыми шагами.
Но его страшила одна мысль – о неизбежном столкновении с полицией.
Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и «подъема», делавших его – когда дело его интересовало – неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым, нерешительным.
Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить его с «Солнцем». Ему ответили, что «Солнце» занято. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток, передающих друг другу номера. И вдруг посреди всего этого шума, всей этой мешанины, он выделил голос, спрашивавший:
– Газета «Солнце»? Он запротестовал:
– Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…
– Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Солнце»?..
– Что за нахальство! Алло, барышня? Послышался смех.
Кош взбесился.
– Алло, барышня, нас обоих соединили…
– Я слышу. Это не моя вина. Отойдите.
– Ни за что! Я жду уже битых четверть часа, мне это надоело. Соедините меня…
Но он не докончил фразы и начал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором.
Голос, только что слышанный им, говорил:
– Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?
Другой голос, в котором он сразу узнал секретаря редакции, отвечал ему:
– Около половины пятого или около пяти. Но напрасно вы рассчитываете…
– Как это неприятно, – продолжал первый голос. – Не знаете ли, где можно его найти?
«Где я слышал этот голос?» – подумал Кош.
– Не могу вам сказать, – послышался снова ответ Авио.
– Но, наконец, придет же он вечером? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. Важное сообщение…
– К сожалению, невозможно. Он уехал, и я совершенно не знаю…
«Однако!» – насторожился Кош, прижимая сильнее ухо к телефонной трубке.
– Но когда же он вернется? – спрашивал голос.
– Право, не знаю. Может быть, его отсутствие продолжится, а может быть, он вернется скоро…
– Но все же он в Париже?
– Ничего не могу вам ответить. Очень сожалею…
«Да ведь это обо мне говорят, – подумал Кош, прислушиваясь все с большим вниманием. – И этот голос, этот голос…»
– Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! – закричал Авио.
И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально закричал: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Счастливый случай позволил ему услышать разговор, относящийся, может быть, к нему. Было бы сумасшествием прервать его неловким восклицанием. Но телефонистка, по счастью, не слышала его обращения. Разговор продолжался:
– Во всяком случае, – говорил незнакомый голос, – вы можете сообщить мне его адрес?
– Конечно.
– И есть надежда застать его дома?
– Черт возьми! – прошептал Кош. – Я не ошибся. Это пристав!
Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы его судорожно сжали телефонную трубку, и Кош почувствовал, что холодеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес? Он не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».
Обратный путь был ему отрезан. Он зашел уже слишком далеко, чтобы возможно было даже минутное колебание.
Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и ему показалось, что он в одну секунду был пойман в ловушку. У него мелькнула надежда, что секретарь не ответит; ему хотелось закричать:
– Молчите, не говорите моего адреса!
Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя, так как, в сущности, если он и хотел быть арестованным, допрошенным и обвиняемым, то одновременно он стремился сохранить за собой возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае объяснит он крик страха?..
Голос продолжал:
