Жорж Сименон - Мегрэ и убийца
Подъехал катафалк и встал у обочины; позади него пристроились другие машины. Неужели в церковь Сен-Луи-ан-л'Иль, находящуюся в двухстах метрах, они поедут, а не пойдут?
Служащие похоронного бюро первым делом вытащили венки и букеты цветов, которыми украсили не только катафалк, но и три стоящие за ним автомобиля.
Среди ожидавших была еще одна категория людей, которые стояли отдельными группками — персонал фирмы «Милена». Многие девушки и молодые женщины были красивы и одеты с элегантностью, выглядевшей на утреннем солнце чуть-чуть агрессивно.
По толпе прошло движение, словно по рядам пробежала волна, и появились шестеро мужчин, несших гроб. Как только его задвинули в катафалк, из дому вышла семья покойного. Впереди шел Жерар Батийль с женой и дочерью. Лицо у него было осунувшееся, помятое. Он ни на кого не смотрел, но, казалось, удивился такому количеству цветов. Чувствовалось, что мыслями он где-то далеко и едва ли отдает себе отчет в происходящем. Г-жа Батийль держалась более хладнокровно, хотя и она несколько раз приложила платочек через легкую черную вуаль, закрывавшую ей лицо. Мину, которую Мегрэ впервые видел в черном, казалась еще выше и худощавее; она единственная обращала внимание на то, что происходит вокруг. Фотокорреспонденты, на этот раз настоящие, сделали несколько снимков. Из дому стали выходить тетушки, дядюшки, более отдаленная родня и, конечно, высокопоставленные служащие косметической фирмы.
Катафалк тронулся, за ним двинулись машины с цветами, следом пошли родственники, друзья, студенты, преподаватели и, наконец, соседи-коммерсанты. Часть зевак по мостам Мари и Сюлли направилась домой, другие проследовали к церкви. Мегрэ и Лапуэнт присоединились к последним. Пройдя немного, они увидели на улице Сен-Луи-ан-л'Иль толпу людей, которых не было на набережной Анжу. Церковь была уже почти полна. На улице слышался низкий рокот органа; гроб внесли в церковь и поставили на возвышение, усыпанное цветами. Многие остались снаружи. Служба началась при открытых дверях; солнце и утренняя свежесть проникали в церковь.
— Pater noster[2].
Преклонных лет священник, махая кропилом, обошел вокруг гроба, потом принялся кадить.
— Et ne nos inducat in tentationem…
— Amen![3]
Ван Амм продолжал трудиться.
— Какое кладбище? — вполголоса спросил Лапуэнт, наклонившись к уху комиссара.
— Монпарнасское: у Батийлей там фамильный склеп.
— Мы поедем?
— Пожалуй, нет.
У церкви за порядком следили многочисленные полицейские. Ближайшие родственники сели в первую машину. Затем расселась более дальняя родня и сотрудники Батийля; многие друзья семьи спешили к своим машинам, протискиваясь сквозь толпу. Ван Амм в последнюю секунду влез в маленький черный полицейский автомобиль, который ждал его в удобном месте. Толпа понемногу редела. На улице осталось лишь несколько небольших групп.
— Можно возвращаться, — вздохнул Мегрэ. Обогнув сзади собор Парижской Богоматери, они зашли в бар на углу Дворцового бульвара.
— Что будешь пить? — Белое вувре.
Слово «вувре» было написано мелом на витрине бара.
— Я тоже. Два вувре!
Около полудня в кабинете Мегрэ появился Ван Амм со снимками.
— Я еще не закончил, но мне хотелось показать вам кое-что уже сейчас. Мы втроем рассматривали снимки в сильную лупу, и вот что меня сразу поразило…
На первом, сделанном на набережной Анжу, виднелась лишь часть туловища и лица, поскольку в кадр влезла женщина, пытавшаяся протиснуться в первые ряды. Тем не менее на фотографии можно было четко различить мужчину в светло-бежевом плаще и темной шляпе. На вид ему было лет тридцать. Лицо неприметное; казалось, он хмурится, словно что-то рядом его раздражает.
— Вот снимок получше.
То же лицо, но уже увеличенное. Довольно пухлые, словно надутые губы, взгляд застенчивый.
— Это тоже на набережной Анжу. Посмотрим, будет ли он на фотографиях, снятых у церкви, — мы их сейчас печатаем. Эти я принес вам из-за плаща.
— Больше там никого не было в плащах?
— Многие, но только трое в плащах с поясом: пожилой бородатый мужчина и еще один, лет сорока, с трубкой в зубах.
— После завтрака принесите все, что найдете еще.
В сущности, плащ ничего особенного не означал. Если убийца Батийля прочитал утренние газеты, он знает, что в них есть его приметы. Зачем же в таком случае он станет одеваться так же, как в тот вечер на улице Попенкур? Потому что у него нет другой одежды? Или это вызов? Мегрэ позавтракал в «Пивной Дофина» вдвоем с Лапуэнтом: Жанвье и Люкас находились где-то в городе.
Раздавшийся в половине третьего телефонный звонок позволил Мегрэ немного расслабиться. Большая часть его тревог внезапно рассеялась.
— Алло! Комиссар Мегрэ?.. Сейчас с вами будет говорить господин Фремье, наш главный редактор. Не вешайте рубку.
— Алло! Мегрэ?
Они знали друг друга давно. Фремье был главным редактором одной из наиболее популярных утренних газет.
— Я не спрашиваю, как движется расследование. Позволил себе позвонить только потому, что мы получили занятное послание. Более того, оно пришло по пневматической почте (В Париже существует пневматическая почта для внутригородской корреспонденции), что для анонимки редкость.
— Слушаю вас.
— Вам известно, что сегодня утром мы опубликовали снимки членов шайки, арестованной в Жуи-ан-Жозас. Мой редактор настоял на том, чтобы под фотографией моряка поместить подпись: «Убийца?»
— Видел.
— Так вот: эту вырезку нам и прислали, а на ней зелеными чернилами крупно написано: «Нет!» В этот момент лицо Мегрэ и просветлело.
— Если позволите, я пришлю за ней рассыльного. Вы знаете, из какого почтового отделения ее отправили?
— С улицы Фобур-Монмартр. Комиссар, можно вас попросить не сообщать об этом моим коллегам? Я смогу опубликовать этот документ лишь завтра утром: его уже пересняли и сейчас делают клише. Конечно, если только вы не попросите держать его в секрете.
— Нет, напротив. Я хотел бы даже, чтобы вы его прокомментировали. Секунду… Лучше всего высказаться в том смысле, что это шутка, и подчеркнуть, что подлинный убийца не рискнул бы так себя компрометировать.
— Понимаю…
— Благодарю, Фремье. Сейчас я к вам кого-нибудь пришлю.
Мегрэ зашел в инспекторскую, послал человека на Елисейские поля и попросил Лапуэнта зайти к нему.
— Вы, кажется, повеселели, шеф?
— Не очень, не очень. Возможно, я и ошибаюсь, — ответил Мегрэ и рассказал о вырезке из газеты и о слове «Нет!», написанном зелеными чернилами. — Эти зеленые чернила мне не нравятся.
— Почему?
— Потому что человек, который нанес семь ударов ножом, если можно так выразиться, в два приема, под проливным дождем да еще когда неподалеку шла супружеская пара, а из окна смотрела женщина, — этот человек не совсем такой, как все. Мне часто приходило в голову, что люди, пишущие зелеными или красными чернилами, испытывают потребность выделиться и цветные чернила для них — лишь средство удовлетворить эту потребность.
