Джон Макдональд - Вне закона
Как я уже говорил, в случае если твой клиент захочет снова отыскать Кирби Винтера, посылать тебе придется кого-нибудь другого.
Но свою версию случившегося я могу предложить. Все же я не до конца еще спятил.
Итак, пожалуй, самое простое объяснение — гипноз. Но здесь не то, Фред, здесь что-то другое. Я думаю — только не пугайся! — я думаю, тут колдовство. Да, да, колдовство, вроде того, о котором мы все читали в детских книжках. А почему бы и нет, спрашивается? Ведь если где-то оно продолжает существовать, как существовало прежде, колдуны не станут сообщать об этом в газеты. Ясное дело.
А дядя Винтера — Омар Креппс? Разве он не был окружен постоянной таинственностью? Не был ли он колдуном? Может, перед смертью он научил этого проклятого Кирби Винтера, как совершать свои заклинания, или где потереть волшебную лампу, или что-то там еще, дьявол его забери!
А вспомни, что произошло в Сан Паоло. Винтер вместе со своей маленькой ловкачкой выиграли в шести крупнейших казино города более семидесяти тысяч долларов. Если это не волшебство, Фред, тогда скажи мне, что это? Какое-то научное изобретение?
Клянусь богом, Фред, если сейчас эта прелестная крошка вдруг возникнет в моей камере и у меня на глазах превратится в розовое кенгуру, это меня ни капли не удивит. Когда с человеком происходят такие сумасшедшие вещи, он попросту теряет способность удивляться.
Может быть, наш клиент и ты правы, может, Винтер действительно был когда-то самым обыкновенным балбесом. Но уверяю тебя: что-то с тех пор изменило его. И если вы не узнаете, почему и как это произошло, нет никакого смысла снова бросаться догонять их. Они так смотрели на нас, Фред… ну, точно пара марсиан. Или — как смотрят на рычащего щенка. Ласково так. Посмеиваясь. И — свысока.
Надеюсь, ты уже выслал деньги, иначе мы можем пробыть здесь очень и очень долго. Но когда бы мы ни вышли отсюда, думаю, придется мне искать себе другую работу. Я потерял всю свою прежнюю уверенность.
Искренне твой, Сэм Джиотти.1
Медленно, со страшным напряжением Кирби приходил в себя. В голове у него продолжали звучать какие-то слова, обрывки вчерашнего разговора. Он как будто различал собственный голос, без конца повторяющий одни и те же жалобы — отражение подавленного и угнетенного духа.
Силуэт женщины, сидящей за столом напротив него, отчетливо вырисовывался на фоне окна. Сквозь стекло виднелся океан, розовый в лучах то ли заката, то ли восхода. Это чудесное розовое свечение передавалось коже ее обнаженных бронзовых плеч и горело в огромной копне светлых волос.
Атлантика, подумал он. Теперь, когда океан ему удалось определить, он без труда мог установить и время суток. Раз он во Флориде, это рассвет.
— Вас зовут Карла, да? — осторожно спросил он у женщины.
— Конечно, дорогой Кирби, — отозвалась она, улыбаясь. — Ваш хороший новый друг Карла.
Сидящий слева от Кирби солидный человек, превосходно одетый, с аккуратной прической и ухоженными ногтями слегка усмехнулся:
— Есть такой испанский глагол, — сказал он, — charlar. Болтать, вести легкую беседу. Какая ирония судьбы: ее главный талант вовсе не в том, чтобы говорить, а в том, чтобы слушать.
— Мой главный талант, Джозеф? — насмешливо удивилась женщина.
— Во всяком случае, самый чудесный, моя дорогая. Ты, Кирби, так хорошо говорил, что мы с удовольствием слушали тебя.
Карла, Джозеф, Атлантика, рассвет. Туман в голове стал рассеиваться. Кажется, сегодня суббота. Утро субботы.
Похороны были в пятницу, в одиннадцать. Заседание с адвокатами — в два часа дня. А пить он начал в три.
Кирби осторожно повернул голову и оглядел пустой зал. Усталый бармен в белой куртке стоял, скрестив руки и опустив подбородок на грудь.
— Они что, открыты всю ночь? — спросил Кирби.
— Крайне редко, — ответил Джозеф. — Но они весьма снисходительны, даже за небольшую сумму. Пусть это будет нашим маленьким дружеским подарком. Ведь когда подошло время закрываться, тебе еще так много хотелось сказать.
В зале стало светлее. Они смотрели на него с нежностью, с любовью и теплотой. Они были чудесными, красивыми людьми, лучшими из всех, кого он когда-либо знал. У обоих в речи можно было различить легкий, едва уловимый акцент.
Неожиданно у него зашевелилось ужасное подозрение.
— А вы, случайно, не журналисты?
Они громко рассмеялись.
— О нет, мой милый, — сказала Карла.
Ему стало стыдно.
— Дядя Омар не переносит… не переносил шумихи. Он всегда был так осторожен. Он платил одной фирме в Нью-Йорке тридцать тысяч долларов в год, только чтобы его имя никогда не упоминалось в газетах. Но люди любопытны. Самый незначительный слух об Омаре Креппсе они умели раздуть в шумный скандал, что приводило дядюшку в страшную ярость.
Карла мягко накрыла его руку своей.
— Но, дорогой Кирби, теперь ведь это не имеет значения?
— Я думаю, да.
— Мой брат и я не журналисты, но конечно, вы можете побеседовать и с журналистами. Вы вправе рассказать всему миру о том, как ужасно он с вами поступил, какой черной неблагодарностью отплатил за все годы бескорыстной привязанности.
Она так хорошо все понимала, что Кирби захотелось плакать. Но нечто в ее словах вызвало в нем угрызения совести:
— Была ли она, эта привязанность, такой уж бескорыстной? Когда у тебя дядя стоит пятьдесят миллионов долларов…
— Но ты рассказал нам, что не раз убегал от него, — сказал Джозеф.
Карла убрала руку. Кирби так не хватало ее тепла.
— Однако я всегда возвращался, — признался он. — Дядюшка говорил, что нуждается во мне. Он не давал мне ни минуты покоя. Я не мог вести нормальную жизнь. Дурацкие поручения, для выполнения которых мне приходилось без конца разъезжать по всему миру. Так продолжалось целых одиннадцать лет, с тех пор как я закончил колледж. Но даже во время учебы он указывал мне, какие курсы изучать. Старик распоряжался всей моей жизнью.
— Вы рассказывали нам об этом, дорогой, — сказала Карла дрогнувшим голосом. — О годах своего героического самоотречения.
— И после всего, — возмущенно сказал Джозеф, — после всего — ни гроша!
Яркий свет восходящего солнца начал резать Кирби глаза, и он зажмурился. А когда вновь их открыл, Джозеф и Карла уже поднялись. Джозеф направился к бармену. Карла тронула Кирби за плечо.
— Пошли, дорогой. Вы сильно измучены.
Он пошел вслед за ней, не задавая вопросов, сквозь стеклянные двери, через огромный и незнакомый вестибюль. В нескольких шагах от лифта Кирби остановился. Женщина вопросительно взглянула на него. Ее лицо было столь восхитительно прекрасно, серовато зеленые глаза — огромны, влажные губы маняще приоткрыты, светлые волосы столь великолепны, — что на мгновение он позабыл, о чем хотел спросить.
