Дональд Олсон - Кровная родня
— Мистер Чивертон был таким же?
— О нет. Дядюшка Чарлз был просто равнодушен; он попросту меня не замечал, но только из-за того, что был занят своими делами и не имел времени заботиться о других. Дела поглощали его полностью. И он вовсе не придавал особого значения своему богатству. Его интересовал лишь процесс его добывания. К тому же он обладал зачаточным чувством семейной ответственности. Он принял меня под свою крышу, когда я была ребенком, не из-за привязанности ко мне, а из-за того, что я была членом семьи. Его жена была не столь нейтральна по отношению ко мне, далеко не так. Она могла быть исключительно жестокой и недоброжелательной. Да, на суде я могла бы рассказать о ней много дурного и неприятного, но мой адвокат разубедил меня. Он не хотел, чтобы у суда сложилось впечатление, что я питала смертельную ненависть к старой даме.
— А почему она испытывала антипатию к вам?
— Я не говорила об антипатии… Я сказала бы скорее злость и зависть. Как человеческое существо, она была совершенно глупа и абсолютно лишена способностей и знала это. Несмотря на свое богатство и свои привилегии, эта женщина не имела никакой ценности и была неспособна на какие-либо поступки. Если бы она, к несчастью, потеряла все деньги, то оказалась бы полностью обезоруженной. Со мной все иначе. Я заставила себя учиться, добывать знания, чтобы быть способной в крайнем случае прокормить себя. Мысль о том, что я не нуждалась в ней, была для нее невыносимой. После смерти дядюшки Чарлза я решила уйти. Она даже не захотела об этом слышать. Она умоляла меня остаться, проливая наигранные слезы в своем обычном стиле избалованного дитяти. Тогда у нее и случился первый сердечный приступ. Обо всем этом много говорилось на процессе. Вам не скучно заново выслушивать все это?
— Я слышу это из ваших уст. А это совсем другое дело.
Он не стал просить ее вспоминать о годах, проведенных в этом лишенном привлекательности замке, хотя тот и выглядел зажиточным. Он догадывался, какими они были — старуха с возрастом становилась все более раздражительной, желчной и скупой, все более требовательной и с извращенным эгоизмом вживалась в свою роль полуинвалида.
— Если я правильно понял, она написала завещание, по которому все оставляла вам и завещала некоторые деньги двум слугам.
— Да. И обвинение извлекло из этого все возможное; они пытались внушить, что я шантажом вынудила ее сделать такое завещание, ибо угрожала покинуть ее. Но, как я объяснила, все произошло не совсем так. Конечно, она сделала такое завещание, дав мне приманку и побуждая остаться. Но поскольку я упорствовала в своем желании уйти, она заявила, что я могу забрать Поттс и Бенсона с собой, поскольку в этом случае она запрет замок и удалится в приют для престарелых. Но миссис Поттс и Бенсон очень дороги мне и далеко не молоды. В конце концов я осталась.
— А когда миссис Чивертон обратилась к Джеральду Хопкинсу?
— Почти сразу после второго приступа. Она знала, что ей осталось недолго жить. Характер у нее стал откровенно отвратительным. И тогда она принялась по любому поводу говорить о кровном родстве. Это стало настоящей манией. Она не переставала твердить, что несправедливо оставлять все свое добро тому, кто не одной крови с ней, не одного происхождения, в общем, не состоит в кровном родстве.
— Но кровных родственников она не имела.
— Миссис Чивертон потребовала нотариуса нанять мистера Хопкинса, которому поручили основательно потрясти генеалогическое древо семейства.
Тревисс был очарован; такой искренний и немного хулиганистый способ представлять дело развлекал его. Она ему нравилась, эта малышка мисс Лиззи, и он надеялся, что сможет избежать финальной схватки с ней. К дьяволу тщеславие и удовлетворенность сыщика! Пусть бедняга сохранит свои секреты в тайне, если таково было ее желание.
— И родственник объявился, — ввернул он.
— Фрукт с гнильцой — и я еще снисходительна. Мистер Хопкинс заявил, что отыскал паршивую овцу в семейном стаде, дезертира Континентальной армии, который сменил имя, но чьи предки были отдаленными родственниками тетушки Тельмы. Удаленными, но все же кровными. Мистер Хопкинс продемонстрировал свою новоорлеанскую находку, этого Шервуда, уверяя, что тот и был желаемым объектом.
Тревиссу все это было безумно интересно.
— На процессе вы не отрицали обоснованности такого утверждения. Или меня плохо информировали?
— Нет. Я не могла противопоставить этому ничего основательного, не могла ни на что опереться, кроме как на инстинкт. Я очень доверяю своему инстинкту, мистер Тревисс; для меня это амулет. С самого начала я предчувствовала столкновение между мистером Хопкинсом и этим Шервудом. Сейчас, конечно, все это лишено смысла. Он вернулся в свою неведомую берлогу.
— Похоже, миссис Чивертон не разделяла ваших сомнений.
— Я не очень в этом уверена. Кстати, я думаю, посещали ее сомнения или нет, но она бы не изменила своего мнения просто из дьявольского удовольствия трясти эту куклу у нас под носом.
— Но перед тем, как приступить к делу и изменить завещание в пользу куклы, она была убита.
Произнося эти слова, Тревисс думал о том, что Лиззи Фрейл была совершенно замечательной женщиной. Он ожидал найти ее подозрительной, недоверчивой, готовой защищаться любыми средствами, но она была совершенно иной. Он полагал, что она сделает ставку на его чувствительность, постарается вызвать в нем снисхождение или сострадание, получив в ответ лишь презрение; поступив по-другому, она завоевала его восхищение.
— Да, — вздохнула она. — И в этом, видите ли, заключена великая ирония судьбы, ее мрачно-комическая сторона.
— Вы хотите сказать о ее бесполезных предосторожностях, о невероятных мерах безопасности?
Мисс Фрейл кивнула.
— Она всегда была боязливой, как дитя. Боялась пустяков, даже собственной тени. Но после смерти дядюшки Чарлза ее страх и подозрительность стали попросту болезненными. Отсюда ее маниакальные заботы о безопасности. На всех дверях по два замка, внешний и внутренний. Жилец комнаты имел один ключ, второй хранился у Бенсона. Если бы там приключился пожар, думаю, мы заживо сгорели бы в своих кроватях. Надо сказать, что была налажена идеальная внутренняя связь по телефону. Если что-то случалось ночью, всегда можно было вызвать Бенсона. Каждый вечер в одиннадцать часов повторялась одна и та же церемония. Моя тетушка запиралась в своих апартаментах изнутри. Бенсон закрывал ее своим ключом снаружи. И оба замка были раздельными.
— Вы жили в апартаментах миссис Чивертон?
— Последний год. Если она в чем-то нуждалась, то могла в любой момент разбудить меня ночью. И хотелось бы сказать, что она не лишала себя этого удовольствия!
