Энтони Троллоп - Рождество в Томпсон-холле
Миссис Браун заметила, что, по мере того как ее муж действительно заболевал, он становится сговорчивее и меньше придирался. Чуть раньше, тотчас после вышеупомянутого стаканчика коньяка, мистер Браун объявил, что «это черт знает что такое» и он намерен остаться в Париже, поэтому миссис Браун начала уже опасаться, что все ее труды пропадут даром. Но, спускаясь в одиннадцатом часу к ужину, он был уже гораздо покорнее и ограничился замечанием, что путешествие это, по его твердому убеждению, завершится его смертью. Когда супруги вернулись в спальню, была уже половина двенадцатого, и муж заговорил как здравомыслящий человек, по-настоящему охваченный сильным беспокойством.
— Если я не достану чего-нибудь, что облегчит мои мучения, — сказал он, — я буду не в состоянии ехать дальше.
Супруги решили выехать из отеля в половине шестого на следующее утро, чтобы оказаться в Стратфорде в половине седьмого в вечер перед Рождеством. Раннее пробуждение, длительное путешествие, гнусная погода — все это было бы нипочем для миссис Браун, если бы не страдальческое выражение, не сходившее теперь с лица ее мужа.
— Если ты не найдешь какого-нибудь средства мне помочь, я знаю, что не переживу этого, — повторил он опять, опускаясь в сомнительного удобства кресло парижского отеля.
— Но, милый мой, что же я могу сделать? — спросила любящая жена почти в слезах, ласково склоняясь над страдальцем.
Мистер Браун был худощавым человеком почтенного вида с длинной и мягкой темной бородой, с небольшой лысиной на макушке, но с несомненно благородной физиономией. Жена нежно любила его и в более чувствительные минуты склонна была баловать его своими ласками.
— Что же я могу поделать, дорогой мой? Ты знаешь, я сделала бы все, если бы только могла. Ложись в постель, голубчик мой, согрейся, и завтра утром ты почувствуешь себя намного лучше.
В эту минуту муж приготовился лечь, и она помогла ему. Потом заботливо обвязала ему горло куском фланели, поцеловала его и поправила одеяло.
— Вот что ты можешь сделать, — сказал он хрипло.
Говорил он теперь уже так плохо, что она едва могла его расслышать, а потому придвинулась совсем вплотную и наклонилась над постелью. Миссис Браун была готова на все, лишь бы он сказал, что ей нужно сделать. Тут муж сообщил ей свой план. Внизу в столовой он видел на боковом столике большую банку горчицы. Уходя из комнаты, он заметил, что банку эту не убрали после ужина. Если бы жена могла туда пробраться, захватив с собой сложенный соответствующим образом платок, присвоить себе часть содержимого банки и, вернувшись со своей добычей, приложить горчицу к его больному горлу, это, возможно, облегчило бы его страдания настолько, что он смог бы встать в пять часов на следующее утро.
— Но я боюсь, что тебе будет очень неприятно идти вниз одной, ведь уже так поздно, — просипел он жалобно.
— Конечно, я пойду, — возразила преданная супруга, — мне это ничего не стоит. Никто ведь меня не укусит.
И она тотчас начала складывать чистый носовой платок.
— Я вернусь через какие-нибудь две минуты, милый, и если в доме есть хоть капля горчицы, то она сейчас же окажется у тебя на горле.
Миссис Браун смутить было нелегко, и путешествие в столовую казалось ей простой задачей. Она укрыла мистера Брауна одеялом до самых ушей и отправилась в путь.
Пробежать первый коридор до лестницы было легко, спуститься по этой лестнице — также легко. Затем следовали еще коридор и еще лестница, потом третий коридор и третья лестница, и миссис Браун начало казаться, что она ошиблась. Женщина очутилась в той части гостиницы, где никогда еще не бывала, и, заглянув в одну или две приотворенные двери, вскоре поняла, что это целая сеть частных гостиных, которых она прежде не видела. Она попыталась найти дорогу назад по тем же лестницам и коридорам, чтобы начать свое путешествие сначала. Ей стало уже казаться, что она заблудилась окончательно и не сможет найти ни столовую, ни спальню, когда, на счастье, ей попался навстречу швейцар. Одета она была в просторный белый капот, с белой сеткой на распущенных волосах и в белых шерстяных туфлях на ногах.
Возможно, мне в самом начале следовало описать наружность миссис Браун. Это была женщина крупная, с внушительным бюстом, которую иные считали красивой в духе Юноны. Но в общении с посторонними в манерах миссис Браун чувствовалась некоторая суровость — так она защищала свою добродетель против всех возможных нападок, — а также твердая решимость во всех отношениях оправдать высокую репутацию британской матроны, что ценилось в Томпсон-холле, но среди французов и француженок возбуждало язвительную критику. В По ее прозвали гордячкой. Прозвище это дошло до ее ушей и ушей ее мужа. Он рассердился, но сама миссис Браун отнеслась к этому очень снисходительно — в сущности, прозвище ей польстило, и она постаралась оправдать его. С мужем она могла при случае обращаться мягко, но со всеми другими мужчинами британская матрона, по ее мнению, должна быть строга. Теперь она очень нуждалась в помощи, но, встретив швейцара, все же не забыла о своей репутации.
— Я заблудилась в этих отвратительных коридорах, — произнесла она самым суровым своим тоном.
Это было сказано в ответ на какой-то его вопрос — вопрос, на который она ответила не сразу. Затем, когда тот спросил, куда желала пройти мадам, она опять помолчала, недоумевая, как объяснить ему цель своего путешествия. Конечно, этот человек мог проводить ее обратно в спальню, но в таком случае пришлось бы отказаться от горчицы, а вместе с горчицей, как она теперь боялась, и от всякой надежды встретить Рождество в Томпсон-холле. Миссис Браун хоть и была очень храброй женщиной, но все же не решалась сказать этому человеку, что она бродит по гостинице, чтобы совершить полуночное нападение на горчичную банку. И вот она помолчала с минуту, собираясь с мыслями, и так гордо вскинула при этом голову, что швейцар пришел в совершенный восторг.
Так она выиграла время, чтобы сочинить объяснение.
— Я уронила носовой платок под столом, где ужинала, — сказала она наконец. — Не могли бы вы показать мне дорогу в столовую?
Но швейцар сделал больше: он прошел с дамой в ту комнату, где она ужинала. Тут, само собой разумеется, начались долгие и, конечно, бесплодные поиски. Добрый малый непременно пожелал достать грязные салфетки и перетрясти их все до единой, чтобы отыскать собственность миледи. Миледи стояла рядом, несчастная, но все еще не потерявшая терпения, и, пока швейцар занимался своим делом, неотрывно смотрела на банку с горчицей. В ней, вероятно, было достаточно горчицы, чтобы облепить целый десяток больных глоток. Наконец, миссис Браун немного подвинулась к банке, стараясь убедить себя, что швейцар простит ей, если она возьмет горчицу и расскажет ему всю историю. Но как болезненно было бы падение с пьедестала Юноны, на который она вознесла себя! Ей пришлось бы признаться не только в поисках горчицы, но также и во лжи, а этого она не могла допустить. Слуга наконец пришел к заключению, что мадам, вероятно, ошиблась, и мадам выразила опасение, что это действительно было так.
