Иван Менджерицкий - По методу профессора Лозанова
— Выходит, это правда, — не спрашивая, а утверждая, сказал Федин, и в голосе его слышалось разочарование и усталость.
— Что вы имеете в виду?
— Антон говорил, что все это бессмысленно, что вы дело не заведете.
— А кто такой Антон?
— Наш общий друг с Мельниковым. Антон Михайлович Звягинцев. Значит, не заведете дела?
— Что касается убийства, то, естественно, нет.
— А клеветы?
«Так, — подумал Крымов, — пожалуй, самое трудное позади. Но, боже, какие разочарования ждут еще Алексея Алексеевича».
— Видите ли, существует одна тонкость, — сказал Крымов. — Дело о клевете может быть возбуждено по заявлению потерпевшего.
— Но он же умер! — не сдержавшись, крикнул Федин.
— Не волнуйтесь, Алексей Алексеевич. Наш закон предусматривает и такое: дело может быть возбуждено и без жалобы потерпевшего, при условии, что оно имеет особое общественное значение.
— А по-вашему оно не имеет?
— Я этого не говорил. Вы пришли за советом, и я стараюсь во всех аспектах разъяснить вам существо вопроса.
— Так, — медленно произносил Федин, поворачиваясь к Крымову. — Сколько, однако, у вас «если». Выходит, для вас доброе имя человека — пустой звук? Жизнь человека тоже пустой звук? Стыдно, товарищ следователь по особо важным делам! Мне за вас стыдно!
«Замечательный старик, — думал Крымов. — Бьет-то как больно и по самым незащищенным местам. Спасибо тебе большое, Шурыга».
Он улыбнулся Федину:
— Я ведь законник, Алексей Алексеевич. Я…
Но Федину аргументы его были не нужны:
— Анонимка, Александр Иванович, заметьте — социальное зло. Неужели не ясно? Это разбитые жизни! Это растление душ окружающих.
Он рывком вытащил из внутреннего кармана пиджака изрядно помятый листок бумаги:
— В конце концов, хочу обратить ваше внимание на то, что в одном из отчетов о заседании Политбюро ЦК КПСС говорилось о необходимости разоблачения клеветников.
— В годы войны вы, Алексей Алексеевич, наверняка были в действующей армии. Да?
— Был, несколько удивившись вопросу, ответил Федин.
— В танковых частях?
— Почему в танковых? В пехоте.
— Склонность у вас идти напролом. Я чувствую, что вы хорошо подготовились. Вопрос вне сомнения изучили досконально. Хотя в отчете с заседания Политбюро ЦК КПСС, на который вы ссылаетесь, речь шла и о необходимости разоблачения зажимщиков критики. Разве у нас перевелись начальники, которые в ответ на критику тебя со свету сживут? А ведь это тоже порождает анонимки.
— Берите, берите их под защиту.
— Да не беру я их под защиту. Хотя бы в силу профессии я обязан быть объективен. Почему вы считаете, что милиция, другие правоохранительные органы слепо должны вставать на чью-то сторону? Надо же сначала материалы изучить.
— Вот и изучайте!
— Не по адресу вы пришли, Алексей Алексеевич, — проговорил Крымов.
— Видимо, такого адреса вообще не существует?
— Существует. Где ваш покойный друг трудился?
— Он был начальником крупного строительного треста, который вел свои работы и у нас в стране, и за рубежом.
— Я имею в виду адрес его места работы.
— Вишневская улица.
— Ясно. Вам следует обратиться к прокурору того района, где расположен трест. — Крымов на мгновение задумался, достал с полки какой-то справочник, полистал. — Ну, вот — прокурор там Марат Николаевич Смирнов. — Александр Иванович что-то быстро писал на листке бумаги. — Вот вам его адрес и телефон.
— Вы его знаете?
— Да. Я когда-то работал под его началом. В прокуратуре.
— Я могу сослаться на вас?
Ох, как не любил этого Крымов. Сказал сухо, без всякого энтузиазма:
— В этом нет необходимости. Но если вам так проще, то сошлитесь.
— А что будет дальше?
— Прокурор тоже не сразу возбудит дело. Но он может истребовать материалы, еще раз все проверит. Только после этого и будет решать ваш вопрос.
— И вы все это считаете правильным?
— Меня, Алексей Алексеевич, по общественной линии иногда просят выступить на каком-нибудь предприятии. А там довольно часто спрашивают: веду ли я расследование по совести или по закону?
— Непростой вопрос, верно?
— Очень простой. По закону. Потому что закон и есть моя совесть. Закон, Алексей Алексеевич, основан и на теории и на огромной практике.
— Понятно, понятно.
— Судя по выражению вашего лица, не очень.
— Но ведь, заметьте, закон порой пересматривают, даже отменяют.
— А это как раз и доказывает, что наш закон все время проверяется практикой, реальностями жизни.
— У вас на все есть ответы, — вздохнул Федин, поднялся со стула, чуть склонил голову в знак прощания и тяжело, опираясь на палку, пошел к двери.
«Не складно все получилось, — с раздражением думал Крымов. — Остановить его, что ли? А что ему сказать? Что дела о клевете практически в судах не рассматриваются? Что до анонимщиков руки не доходят? Что все считают анонимки делом грязным, но ведь реагируют, рассматривают. Выходит — верят в них изначально. Ну, может, не целиком, так частично».
Тем временем Федин дошел до двери, остановился, обернулся. Смотрел по-прежнему, не мигая, оценивающе. Сказал:
— Я к вам один пришел, потому что Антон Михайлович Звягинцев — наш общий друг с Мельниковым — после похорон Володи занемог. Давление, сердце. Но он очень просил, чтобы я уговорил вас к нему придти.
Можно было сказать Алексею Алексеевичу, что на следующей неделе ему, Крымову, надо завершать предварительное следствие по очень серьезному и трудоемкому делу. Что еще два других в производстве. Но все это вроде будет тоже выглядеть отговорками. И Александр Иванович ограничился малоубедительным аргументом:
— Да не положено это.
Федин с готовностью закивал — мол, ничего другого он услышать и не ожидал. И задал довольно неожиданный вопрос:
— А сколько вам лет, Александр Иванович?
— Я 39-го.
— А отец ваш воевал?
— Да. Под Сталинградом получил тяжелое ранение, после чего был списан подчистую.
— Видите, как получается, — оживился Федин, все еще стоя около двери, — и Володя Мельников, и Тоша Звягинцев тоже под Сталинградом сражались. Может с вашим отцом в одной роте, в одном батальоне. Выходит, вы однополчанам своего отца отказываете.
Крымов знал многих оставшихся в живых однополчан отца. Ни Мельникова, ни Звягинцева среди них не было. Но они могли сражаться в другом полку, в другой дивизии, и не в 62-й армии, а в 64-й. Все равно были однополчанами. В общем, железная логика у старика Федина, ничего не скажешь.
Они несколько секунд молча смотрели друг на друга. Наконец, Крымов придвинул к себе листок бумаги, сказал:
