Джон Карр - А потом – убийство!
– Ну, на то ваша воля.
– Если вы хотите убрать меня, – заявила Моника, – чтобы самому писать сценарий вашего нелепого и глупого детектива, тогда…
Час назад она бы не пожалела о том, что у нее вырвались такие слова. Сейчас, в тот же миг, как слова слетели с ее губ, она тут же готова была отдать все на свете, лишь бы не произносить их. Черт побери! Черт, черт, черт!
Картрайт ничего не ответил. Он посмотрел ей прямо в глаза. Потом сел на складной стул и выпустил изо рта клуб дыма.
– Все это очень мило, – проворчал мистер Хаккетт, – но весьма скверно. Мне казалось, из происшествия можно вытянуть отличную газетную статью. Но теперь я передумал; статья только привлечет к нам нездоровый интерес. Главное же в другом. Что нам теперь делать?
– Меня не спрашивайте, – поморщился Картрайт. – Вы – Аладдины, обладатели тысячи волшебных ламп. А я всего лишь один из сценаристов, нижайшее из пресмыкающихся на киностудии.
(Обиделся, дьявол его побери!)
– Да, знаю, – серьезно ответил мистер Хаккетт. – Но тебе кое-что известно о таких делах. Что же нам делать?
– Для начала, – ответил Картрайт, – необходимо выяснить, кто из нас баловался с серной кислотой.
– Из нас?!
– Естественно.
Под сводами ангара одновременно зазвучали четыре возмущенных голоса. Точнее, три, так как сказанного Говардом Фиском никто не услышал. Однако вскоре ситуацией овладел именно режиссер.
– В словах Картрайта есть смысл. – Он улыбнулся. – Вот именно, есть! Мы, конечно, понимаем, что это чепуха, но давайте все откровенно обсудим.
– Давайте обыщем павильон. Так будет лучше. – Мистер Хаккетт закатил глаза. – Здесь кто-то прячется. Вы это знаете. Я это знаю. Все другие предположения…
– А по-моему, – возразил режиссер, – нам следует начать с того, что мы припомним все наши передвижения в то время, когда… во время происшествия. Алиби! Так ведь это называется? Итак, действуйте, мой юный Шерлок Холмс. Разве не такой вопрос задаст в первую очередь настоящий сыщик?
– Кстати, – с улыбкой вмешался Гагерн, – вряд ли мистер Картрайт имеет честь знать настоящих сыщиков?
Картрайт поднял на него глаза.
– Я имею честь, – ответил он, подражая напыщенному стилю Гагерна, – быть знакомым только с одним полицейским. Его фамилия Мастерс, и он старший инспектор уголовного розыска столичной полиции. Чего бы я ни отдал, только бы обсудить с ним наше происшествие наедине! Интересно было бы также услышать мнение его большого друга из правительства, с которым я не знаком.
– Не отклоняйтесь от темы! – приказал мистер Фиск. – Алиби. Разве алиби – не первое, о чем спрашивает настоящий сыщик?
– Нет, – ответил Картрайт.
– Нет?
– Сомневаюсь. – Картрайт пожал плечами, задумчиво озирая роскошную каюту океанского лайнера. Сейчас, когда свет был пригашен, она выглядела не столь ослепительно, но все равно роскошно благодаря подбору цветов: белый, розовый, золотой. По каюте плыл клуб дыма из его трубки. – Настоящий сыщик, – продолжал он, – возможно, поинтересуется, кто строил декорацию.
– Что?!
– Обстановку каюты, – сдавленным голосом ответил Гагерн, – воссоздавали, как принято, по фотографиям. Поскольку предполагается, что корабль немецкий, мы взяли снимки «Брунгильды». Я руководил расстановкой мебели и всем прочим.
– Как обычно, – добавил Картрайт.
Гагерн вышел из-за стула жены. Она сжала его руку и посмотрела на него; он улыбнулся в ответ. На лице его появилось не столько виноватое, сколько смущенное выражение, смешанное с раздражением.
– Мистер Картрайт! – заявил он. – Я старался быть с вами терпеливым. У вас есть основания жаловаться на меня?
– На вас? Нет!
Гагерн поморгал.
– Тогда в чем…
– Я только говорю, – заявил Картрайт, – что чую на съемочной площадке кровь и что шутник, укравший серную кислоту, не остановится на одном шаге.
– Вам нравится быть странным.
– Откровенно говоря, ужасно нравится!
– Курт, – вмешалась Фрэнсис Флер, – он не шутит. Я его знаю. Он что-то выведал, а нам не говорит.
Мисс Флер, обладательница красивого контральто, редко повышала голос. Сейчас в нем слышались визгливые нотки; голос был плохо поставлен, однако выразителен за пределами ее актерских способностей. В жарком, душном павильоне сказанные ею слова прозвучали звонко и отчетливо. В ее голосе чувствовались одновременно оживление и легкая тревога.
– Ведь ничего не случится, верно, Курт? – спросила она, взяв мужа за руку.
3Первое покушение на Монику имело место 23 августа, в среду. Не прошло и двух недель, как мир потрясли новые события. Договоры были нарушены, силы разрушения и зла вырвались на волю. В Лондоне после завершения речи премьер-министра завыли сирены; огромные бетонные махины линии Мажино развернулись и нацелились на запад; Польша рухнула, хотя ее оружие еще дымилось; в Англии ввели всеобщее затемнение; а на студии «Пайнем» – в крошечной точке на карте страны – терпеливый убийца снова нанес удар Монике Стэнтон.
Глава 6
УТЕШИТЕЛЬНЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА ЛЮБОВНЫХ ПРИЗНАНИЙ
Было начало восьмого – время затемнения.
По закону подлости, поскольку отпуска для всех отменили, сентябрь стоял теплый и мягкий. Над киностудией «Пайнем» сгущались сумерки; в павильонах царила тишина, свидетельствующая о том, что киноиндустрия переживает застой.
Министр торговли объявил о намерении аннулировать Акт о квотировании фильмов, и это означало, что американским компаниям становилось невыгодно снимать в Англии. Двадцать из двадцати шести киностудий были принудительно экспроприированы для нужд армии – в качестве складских и иных помещений. Очень трудно стало добывать бензин и лесоматериалы – необходимые составляющие киносъемочного процесса.
Однако оставались немногие (и постепенно их становилось все больше и больше), кого трудности не страшили. Павильоны скупали по случаю независимые компании. На «Рэдиант Пикчерз» близились к завершению съемки «Железного герцога». А мистер Томас Хаккетт, поддерживаемый таинственным мистером Маршлейком, объявил, что не только доснимет «Шпионов на море», чей сюжет стал исключительно злободневным, но и, поскольку у них осталось несколько студийных павильонов, он будет продолжать производство до тех пор, пока его не задушат.
В так называемом «старом здании» царило идиллическое спокойствие. На первом этаже, окна которого выходили на озеро, кипело литературное вдохновение. Здесь в один ряд располагались три маленьких, крашенных белой краской кабинетика. В каждом имелся крошечный закуток с раковиной и газовой горелкой. Три комнатки были смежными и сообщались между собой; кроме того, вторые двери выходили в коридор. В каждой наличествовали: стул, стол, пишущая машинка, диван и один постоялец.
