Джон Харви - Грубая обработка
— Последний был на двенадцать лет.
— Вышел через девять.
— Раньше.
— Хорошее поведение?
— Отличное.
Резник наклонился вперед, его локоть почти касался кружки с пивом, к которому он едва прикоснулся.
— Приятно видеть, что это иногда срабатывает. Что вернуло вас на правильную дорогу?
— С одной стороны — повезло. Но не только.
— Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, что стали религиозным?
— Нет. Просто попалась хороший офицер-попечитель.
— Повезло. Это как найти иголку в стоге сена.
— И такую же острую. Нашла место, где я мог жить, присматривала за мной, даже водила меня с собой на заседания, на консультации, где дают советы. — Его худое лицо осветилось, с париком он выглядел гораздо моложе своих сорока с чем-то лет. — Смех! Я — и вдруг на консультациях, где дают советы!
— Они были полезны?
— Нет, — усмехнулся Левин. — Не в этом дело. Дело в том, что она подняла меня до этого. Впервые я был чист с тех пор, как покинул школу и направился на север, не имея ничего, кроме того, чем наградила природа мою голову, и коробки со слесарными инструментами.
— Звучит, как глава из «Волшебника из страны Оз», — усмехнулся инспектор. — А вы, Альфи, действительно исправились?
— Бог тому свидетель. — Левин хлопнул рукой по груди.
— Не думаю, что он здесь этим вечером, Альфи. — Резник поставил свою кружку и посмотрел вокруг.
— Я думал, что он везде.
— А-а, — отметил Резник, — вы-таки стали религиозным.
— Купил отпущение грехов у Клиффа Ричарда, — заявил Левин.
— Это идет в зачет?
— Вы одна? — спросил Грабянский.
— Да, — промолвила Мария так тихо, что он едва услышал.
— Что-что?
— Да.
Она представила его улыбку на другом конце линии.
— Мы должны увидеться.
— Нет.
— Мы должны.
— Зачем?
— Зачем вы притворяетесь?
Она не знала, что ответить.
— Что, если сейчас?
— Нет. Это невозможно.
— Нет ничего невозможного.
— Гарольд…
— Ваш муж?
— Мой муж.
— Что с ним?
— Он скоро будет дома.
— Уберусь до того, как он придет.
— Нет.
— Я приду к вам.
— Нет! — слишком поспешно воскликнула она и услышала, как он засмеялся.
— Хорошо. Тогда встретимся завтра. И не говорите, что не можете.
Мария чувствовала себя выжатой как лимон, у нее вспотели руки, да и вся она была мокрая как мышь.
— Все будет хорошо, — прошептала она и крепко зажмурилась.
Альф Левин протянул свой пакет с чипсами Резнику, но тот отрицательно покачал головой.
— Что вы хотите? — спросил Альф. — Чтобы я вывернулся наизнанку перед вами?
— Не надо много слов, — поднял ладонь Резник, раздумывая, как бы ему лучше подойти к тому, чего он хотел.
— Чтобы я сообщил о своих партнерах, если такие были?
— Помогите мне, Альфи. Это ваша обязанность как гражданина.
— Перековавшегося гражданина.
— Совершенно верно.
Альф Левин откинул голову и высыпал в рот все, что оставалось в пакете. Эти хрустящие палочки возбуждали аппетит и вызывали желание пить независимо от того, какого они были вкуса.
— Еще пива, мистер Резник?
Когда Левин оттягивал верхнюю губу, у него открывались удивительно длинные передние зубы, такие мощные, что, казалось, они могли перекусить толстую кость.
— Дело в том, что я с ними теперь не имею ничего общего.
— Но ведь могли бы.
— Я мог бы многое.
— О многом я не прошу. Просто я хочу привести один довод, который, возможно, будет важен для вас.
— Какой довод?
— Справедливость всегда должна торжествовать.
Альф Левин скомкал пакет от чипсов и бросил его себе под ноги. По другую сторону бара задвигались и стали шумно выходить актеры.
— Пойдемте, мистер Резник, — позвал Альф, — прежде чем отвезти эту ораву, я хочу получить парочку сосисок. — И он подмигнул Резнику.
Гарольд Рой ничего не ел. Автоматическим движением он отвернул колпачок небольшой серебряной фляжки и опрокинул ее в свою полистироловую чашку кофе. Наблюдавший за ним Резник решил, что он заслуживает сочувствия. Режиссер выглядел как человек, обремененный многими заботами. Кроме того, кофе был ужасный.
Гарольд смял пустую чашку в руке и бросил ее в мешок для мусора, когда проходил мимо него, направляясь в комнату отдыха. «Достаточно трезв», — отметил про себя Резник, усаживаясь за стойкой бара через три стула от места, где сидел Гарольд.
Резник слышал, как режиссер заказал большую порцию водки с тоником, и улыбнулся. «Так должен бы поступить я», — подумал он. Каждый вечер его дедушка за ужином клал себе на тарелку маринованную селедку, покрывал ее тонко порезанными кружочками сырого лука, накладывал толстый слой желтого майонеза. Затем черный хлеб. Водка. И так каждый вечер.
— А вам, дорогуша? — обратилась к инспектору женщина за стойкой.
— Пива, — попросил он.
— Пинту?[2]
— Половину.
Он сделал первый глоток — под пенной шапкой приятный вкус и температура подходящая. Снаружи раздавался шум заводимых моторов, но отъезжали не все. Входили новые люди, голоса стали звучать громче. Иногда были слышны неприличные словечки, сопровождаемые выразительными жестами. Рядом с Резником сел молодой человек с золотой сережкой в ухе и кожаной куртке, искусно размалеванной краской. В музыкальный автомат были брошены монеты, и первые восемь строк песни Тома Джонса сопровождали несколько голосов. Довольно быстро Резник обнаружил, что к Гарольду Рою проявляет интерес не он один. Прислонившись к стене между табачным автоматом и большой агавой из пластика, преждевременно облысевший человек в широком кожаном жакете разговаривал с хорошенькой черноволосой девушкой в «луноходах», то и дело бросая через ее голову взгляды в сторону бара. «Если он не хочет поговорить со мной, — подумал Резник, — значит, это должен быть Гарольд Рой. В любом случае он необычно вежлив, дожидаясь подходящего времени и не проявляя нетерпения».
Но не все были такими сдержанными.
Продюсер «Дивидендов» очень торопился пробиться к своему режиссеру. Он ухитрился пожать несколько рук, похлопать по плечам, подарить несколько улыбок на пути от входа и до места, где и сидел с опущенными плечами Гарольд.
— Что случилось на этот раз? — поинтересовался он, усаживаясь рядом с ним.
— Не начинайте, Мак, — произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.
— Никто не начинает, Гарольд.
— Хорошо.
— Никто ничего не начинает.