Артур Конан Дойл - Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)
Как уже сказано, на этой бесконечной равнине нет ничего, что имеет хоть какое-то отношение к жизни. А впрочем, это не совсем так. Глядя с высоты Сьерра-Бланко, можно увидеть единственную дорогу, которая пересекает пустыню: она, петляя, исчезает за горизонтом. Она изъезжена колесами повозок и истоптана ногами многочисленных искателей счастья. Там и сям можно заметить нечто белое, что поблескивает на солнце, выделяясь на сером фоне слежавшейся солончаковой пыли. Подойдите поближе и посмотрите! Это кости. Одни побольше и потолще, другие поменьше и потоньше. Первые — бычьи, а вторые — человеческие. По жалким останкам тех, кто полег по обочинам дороги, можно проследить этот призрачный караванный путь на протяжении полутора сотен миль.
Вот это самое зрелище и открылось глазам одинокого путника четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года. Выглядел он так, что его запросто можно было принять за какого-нибудь духа или демона здешних мест. По внешности трудно было определить его возраст — то ли под сорок, то ли под шестьдесят. Худое, изможденное лицо, плотно обтянутое темной, подобной пергаменту кожей, под которой легко угадывались кости. Длинные каштановые волосы, равно как и борода, — с густой проседью. Его глубоко запавшие глаза горели каким-то неестественным огнем. Его рука, крепко сжимавшая ружье, была едва ли более облечена плотью, нежели рука скелета. Человек стоял, опираясь на свое оружие, чтобы не упасть, хотя по его высокому росту и могучему телосложению было видно, что он весьма стоек и вынослив. Однако исхудалое лицо и одежда, висевшая на нем, как на распялке, ясно говорили о том, отчего он выглядит беспомощным старцем. Этот человек умирал — умирал от голода и жажды.
Напрягая последние силы, он спустился в лощину, затем поднялся по невысокому противоположному склону в тщетных поисках хоть каких-нибудь признаков воды. Взору его открылась огромная солончаковая равнина, вдалеке маячила цепь первозданных гор, без единого деревца или хотя бы кустика, которые свидетельствовали бы о наличии влаги. И нигде на этой бескрайней равнине не было видно ни проблеска надежды. На север, на восток и на запад обращал он свой безумный, вопрошающий взор, и в конце концов он понял, что его тяжкому странствию пришел конец, что здесь, на этой голой скале, ему придется умереть.
— Почему бы и не здесь, ничуть не хуже, чем на пуховой перине лет через двадцать, — пробормотал он и уселся в тени большого обломка скалы.
Однако, прежде чем сесть, он положил на землю свое бесполезное ружье, а также большой узел, сооруженный из серой шали, который он нес, перекинув через правое плечо. Казалось, эта ноша была ему не по силам, так как, спуская узел с плеча, он едва не уронил его. Тут же из серого свертка донесся жалобный вскрик, а потом высунулось испуганное детское личико с ясными карими глазками и вынырнули две пухлые чумазые ручки.
— Ты сделал мне больно! — произнес детский голосок.
— Правда? — спросил мужчина извиняющимся тоном. — Я нечаянно.
Говоря это, мужчина развернул серую шаль и извлек из нее хорошенькую девочку лет пяти, чьи изящные ботиночки и нарядное розовое платьице с полотняным передничком свидетельствовали о беззаветной материнской заботе. Лицо девочки выглядело бледным и осунувшимся, однако, судя по ее крепким ручкам и ножкам, можно было утверждать, что на долю ребенка выпало куда меньше лишений, нежели на долю ее спутника.
— Ну как, прошло? — спросил он участливо, так как девочка все еще потирала свои взъерошенные золотистые кудряшки на затылке.
— Поцелуй туда, и все пройдет, — ответила она совершенно серьезно, поворачиваясь к мужчине ушибленным затылком. — Мама так всегда делает. А где мама?
— Мама ушла. Я думаю, ты скоро увидишь ее.
— Ушла! Как же так? — воскликнула девочка. — И не попрощалась. Она всегда прощалась со мной, когда уходила к тетушке пить чай, а тут ее уже три дня нет. Правда, ужасно пить хочется? Неужели тут нет никакой воды и никакой еды?
— Ничего тут нет, моя милая. Нужно потерпеть немножко, и все будет хорошо. Положи голову сюда, так тебе будет легче. Трудно говорить, когда во рту пересохло, но уж лучше я скажу тебе все как есть. Эй, что там у тебя?
— Какие красивые штучки! — воскликнула девочка радостно, показывая два блестящих осколка слюды. — Когда мы придем домой, я подарю их брату Бобу.
— Скоро ты увидишь куда более красивые штучки, — сказал мужчина ласково. — Подожди немножко. Так о чем я? Помнишь, когда мы ушли от реки?
— Конечно.
— Понимаешь, мы собирались скоро выйти к другой реке. Но что-то у нас не получилось. Компас подвел нас или карта, а может, еще что… Вода кончилась. Остался чуток для таких, как ты…
— И тебе нечем было умыться? — спросила девочка и серьезно посмотрела в грязное лицо своего спутника.
— Ни умыться, ни попить. Сначала ушел мистер Бендер, потом индеец Пит, а потом миссис Макгрегор и Джонни Хоунз, а потом, дорогая, ушла твоя мама.
— Значит, мама тоже умерла! — воскликнула девочка и зарылась лицом в свой передничек, горько рыдая.
— Все они ушли, кроме нас с тобой. Я думал найти где-то здесь воду, я взвалил тебя на плечо, и мы двинулись в путь. Но тут ничуть не лучше. Теперь нам не на что надеяться.
— Значит, мы тоже умрем? — спросила девочка и, перестав плакать, подняла свое мокрое от слез личико.
— Похоже на то.
— Почему же ты не сказал раньше? — спросила девочка и улыбнулась. — Ты меня напугал! А ведь когда мы умрем, мы встретимся с моей мамой!
— Да, ты встретишься с ней, моя милая.
— И ты тоже. Я расскажу ей, как ты был добр ко мне. Наверное, она встретит нас у небесных врат с большим кувшином воды и целым блюдом гречишных лепешек, горячих и, как мы с Бобом любим, поджаристых с обеих сторон. А долго еще ждать?
— Не знаю. Наверное, не очень долго.
Мужчина пристально смотрел на север. На синем небосводе появились три черных пятнышка, которые приближались так быстро, что увеличивались в размерах с каждым мгновением. Вскоре они превратились в трех больших бурых птиц, которые стали описывать круги над головами двух путников, а потом уселись на нависавшие над ними скалы. То были канюки, стервятники Запада, появление которых предвещало смерть.
— Петушки и курочки! — воскликнула девочка, указывая на зловещего вида птиц, и громко захлопала в ладоши, чтобы вспугнуть их и заставить взлететь. — Скажи, а эту землю Бог сотворил?
