Найо Марш - Смерть в театре «Дельфин»
— Эй, Герти, дорогуша! Подвезти тебя? Внизу его ждал Джереми, но Эмилия Дюн уже исчезла. Разошлись почти все. На душе у мистера Джея было тяжело. Он улыбнулся и направился к миссис Гринслэд:
— Все прошло замечательно. Не знаю, как и благодарить вас.
Глава 4
РЕПЕТИЦИЯ
— Кто это вприпрыжку идёт по улице?
— Вприпрыжку? Где? А, вижу. Это леди, одетая для верховой езды. Она хромает, мистер Вилл. Она повредила ногу и не может как следует ступать на неё.
— Как грациозно использует она собственную неуклюжесть, мистер Халл. На её лице пятно. И на груди. Вороньи перья на долине снежной.
— Земля. Грязь. Одежда тоже запачкана. Она, наверное, упала.
— Могу поклясться, что не в первый раз.
— Она входит в ворота.
— Вилл! Где же ты? Вилл!
— Стоп, стоп, стоп! — вмешался Перигрин. — Герти! Чарльз, будьте добры, попросите её подняться. Чарльз Рэндом открыл левую дверь:
— Герти, дорогуша, поднимитесь!
Гертруда Брейс ворвалась на сцену, плотно сжав губы, с боевым огнём в глазах. Перигрин спустился по центральному проходу и облокотился на край оркестровой ямы.
— Герти, милая, придётся ещё раз. Пока это все красиво, мило и абсолютно пресно. А Энн должна выделяться. Греметь. Шекспир видит из окна это бледное темноволосое создание, которое, прихрамывая, врывается в его жизнь с роковой соблазнительностью. Он трепещет, очертя голову бросается в этот омут, который… который поглощает его целиком… И тут должен прогреметь твой голос: голос жены, раздражённый, требовательный, властный, чересчур громкий… Так надо, Герти. Неужели непонятно? Ты должна ранить. Должна вызывать на ссору.
Перигрин помолчал. Герти не проронила ни звука.
— Иначе никак нельзя, — устало сказал мистер Джей.
Молчание.
— Ладно. Ещё раз, пожалуйста. Марко, будьте добры, с реплики «Кто это…». Вы идите, Герти.
Она молча удалилась.
Маркус Найт сценическим жестом покорности возвёл глаза, воздел руки и бессильно уронил их.
— Пусть будет так, дорогой мой. Столько раз, сколько вам угодно. Кое-кого слегка заездили, но это не имеет значения.
Заездили, пожалуй, не одного Марко, решил Перигрин. Герти могла привести в отчаяние любого режиссёра, имеющего несчастье быть автором. После короткого турне по Штатам она вернулась поклонницей «метода», который основывался на бесконечных советах со всеми желающими её выслушать и безжалостном копании в своих прошлых эмоциях, дабы приискать подходящий материал для очередной роли.
— Все это ужасно похоже на уценённые товары, — заметил Перигрину Гарри Грав. — То, что Герти выкапывает и примеряет, чересчур отдаёт рококо. Зато каждый день нас будет ждать очередная новинка.
Он оказался прав. Гертруда пыхтела, добиваясь так называемой «правды», а общая ткань пьесы разрушалась. «Если так будет продолжаться, — мрачно думал Перигрин, — она буквально разорвёт себя на клочки, сообщив зрителям единственную эмоцию: лучше бы эта актриса вовсе не показывалась на сцене».
Что касается Маркуса Найта, то Перигрин уже чувствовал первые рокочущие толчки, говорящие о приближении взрыва великого темперамента, однако счёл за лучшее не обращать на них внимания. В принципе, от Марко он ждал гораздо худшего, так что пока актёр вёл себя просто великолепно.
— Кто это…
И снова репетиция застряла на реплике Герти. Они донеслась из-за кулис без всякого значения и смысла.
— О, Господи! — взревел Марко. — Сколько это может продолжаться! Мне-то что делать?! Ответьте — во имя всех живых и мёртвых мучеников! Интересно, на ком я женат: на старой карге или невинной голубке? Мой автор, мой режиссёр, моё искусство, наконец, говорят о необычайной важности этого момента. Мне нужна пища, пища! Меня необходимо завести! Я должен иметь основания показать, кто я! Я должен быть поражён в самое сердце! И чем же! Господи, чем!
Он решительно двинулся к двери и пинком распахнул её. В проёме стала видна Герти Брейс — испуганная, но решительная.
— Писком слюнявой фазанихи! — прорычал Найт прямо ей в лицо. — Вы не актриса, моя милая! Вы даже и не женщина! Неужели вас никто не обманывал, не презирал, не бросал, в конце концов? Неужели вы не имеете ни малейшего понятия о той змее, что гложет униженную женщину?
Из глубины зрительного зала донёсся смех Гарри Грава. Это был именно смех: весёлый, лёгкий, необыкновенно заразительный для тех, кто не являлся его причиной. К несчастью, и Найт, и Гертруда Брейс восприняли этот смех как личное оскорбление, правда, по совершенно разным причинам. Найт круто развернулся, ринулся к краю сцены и проревел в темноту:
— Кто это? Кто?! Я требую ответа! Хохот стал ещё заразительнее, а затем откуда-то из тени раздалось восторженное:
— Ой, не могу, ну и потеха! Король «Дельфина» гневается!
— Гарри, — укоризненно произнёс Перигрин, поворачиваясь спиной к сцене и тщетно пытаясь разглядеть нарушителя порядка. — Вы же профессиональный актёр и отлично понимаете, что ведёте себя просто непростительно. Вы должны извиниться перед вашими товарищами.
— Как, Перри, перед всеми? Или только перед Герти за то, что не признал в ней униженную женщину?
Прежде чем Перигрин успел ответить, Гертруда вихрем ворвалась на сцену, бешено шаря глазами по зрительному залу, обнаружила Грава в одной из дальних лож и завопила именно с той интонацией, которой от неё так долго добивались:
— Он нарочно!
И разразилась потоками слез.
Далее произошло именно то, что бывает только в театре. Найт и мисс Брейс немедленно объединились, забыв про взаимные обиды, и превосходно разыграли эпизод. Гертруда страдала, Маркус исполнял роль античного хора. Вся мизансцена выглядела безупречно.
Бесстыжий Грав весело спустился по центральному проходу:
— Прошу прощения, Маркус и Герти. Я действительно прошу прощения. Я готов принять семнадцать поз, выражающих отчаяние, и дать сожрать себя у задней кулисы червю раскаяния. Я не могу лишь одного: признать, что смеялся без всякой причины. Требуйте чего угодно, только не этого. Только не этого.
— Тихо, — приказал Перигрин как мог более властно. — Вы, Гарри, обязательно отправитесь к задней кулисе, поскольку должны выходить именно оттуда. После окончания репетиции извольте зайти ко мне. А пока я не желаю ни видеть, ни слышать вас вплоть до момента вашей первой реплики. Понятно?
— Понятно. Извините, — ответил Грав и поднялся на сцену через ту самую дверь, которой воспользовался мистер Кондукис, когда вытаскивал Перигрина из люка.
— Марко, Герти, — позвал Перигрин. Они мрачно воззрились на него. — Я рассчитываю на ваше великодушие и надеюсь, хотя не имею права просить вас об этом, что вы забудете о данном прискорбном случае, словно его и не было.
