Жорж Сименон - Мегрэ у министра
Наверное, уже в третий раз с начала этого разговора Пуан закурил трубку. Его жена обратилась к Мегрэ:
— Можете тоже курить. Я привыкла.
— С семи утра начал звонить телефон. В основном звонили журналисты и просили ответить на вопросы.
Сначала я говорил, что мне нечего им сообщить. Потом я почувствовал, что тон их становится почти угрожающим. Двое главных редакторов газет сами созвонились со мной. Кончилось тем, что я назначил встречу у себя в кабинете в одиннадцать утра и пообещал устроить пресс-конференцию. Но сначала я хотел повидаться с вами. Очевидно…
У него хватило мужества — а может быть, удерживал страх, стыд или суеверие — отложить этот вопрос на самый последний момент.
— Очевидно, вам ничего не удалось найти?
Возможно, Мегрэ хотел придать значимость своему жесту и тем самым внушить министру хоть немного уверенности, когда без слов вынул из кармана письмо и протянул его собеседнику? В этом жесте было нечто театральное, что было несвойственно комиссару.
Мадам Пуан не сдвинулась с места, но Анн-Мари — подошла к отцу и стала читать через его плечо.
— От кого это? — спросила она.
Мегрэ, в свою очередь, спросил у Пуана:
— Вы узнаете почерк?
— Что-то знакомое… И все же я его не знаю.
— Это письмо было отправлено Жозефом Маскуленом в прошлый четверг.
— Кому?
— Жюльену Пикмалю.
Наступила пауза. Пуан, не говоря ни слова, протянул письмо жене. Каждый, по-видимому, пытался оценить важность этого открытия.
Когда Мегрэ снова заговорил, он, как и на бульваре Пастера, начал с вопросов:
— Какие у вас отношения с Маскуленом?
— Никаких.
— Вы с ним в ссоре?
— Нет.
У Пуана был серьезный и озабоченный вид. Что касается Мегрэ, то хотя он никогда не совался в политику, все же немного знал парламентские нравы. Депутаты, даже если они принадлежат к противоположным партиям и на трибуне свирепо нападают друг на друга, в жизни поддерживают приятельские отношения, напоминающие своей непринужденностью отношения в школе или в казарме.
— Вы с ним не разговариваете? — настаивал Мегрэ. Пуан провел рукой по лбу.
— Это началось, еще когда я только пришел в Палату депутатов. Вы помните, конечно, обновленный парламент, где все поклялись, что больше в нем не будет места никаким махинациям и грязным делишкам. Это было сразу после войны, в стране был взлет идеализма. Люди жаждали чистоты. Большинство моих коллег, во всяком случае, значительная их часть, были, как и я, новичками в политике.
— За исключением Маскулена?
— Он и еще несколько человек остались от старого парламента, но все были уверены, что атмосферу в Палате создадут новые депутаты. Спустя несколько месяцев у меня уже не было этой уверенности. Через два года я окончательно пришел в уныние. Ты помнишь, Анриетта?
Он повернулся к жене.
— До такой степени, — сказала она, — что даже решил не переизбираться.
— На одном обеде я взял слово и высказал все, что было у меня на душе. Там присутствовали журналисты, которые записали мою речь. Я буду удивлен, если мне сейчас не напомнят ее. Темой моего выступления были «грязные руки». Я высказал мысль, что, по существу, порочен не наш политический строй, а та среда, в которой волей-неволей вращаются политические деятели… Не стану вам все пересказывать. Вы, вероятно, помните знаменитый заголовок: «Республика приятелей». Во время сессий депутаты ежедневно встречаются. Пожимают друг другу руки, словно старые приятели. После нескольких недель сессии все уже на «ты» и оказывают друг другу разные мелкие услуги… С каждым днем пожимаешь все больше рук, и, если они оказываются не очень чистыми, снисходительно пожимаешь плечами: «Он все-таки неплохой малый!» Или: «Он должен был сделать это для своих избирателей…» Вы понимаете меня? Я заявил, что, если бы каждый из нас отказался раз и навсегда пожимать «грязные руки», политическая атмосфера сразу бы очистилась.
После небольшой паузы Пуан с горечью добавил:
— Я и поступал так, как проповедовал. Избегал некоторых журналистов и сомнительных дельцов, которые постоянно вертятся в кулуарах Бурбонского дворца. Отказывал влиятельным избирателям в услугах, которые не считал возможным делать… А однажды, когда Маскулен подошел ко мне и протянул руку, я сделал вид, что не замечаю ее, и демонстративно повернулся к кому-то из моих коллег. Он побледнел и затаил злобу. Он из тех, кто не прощает.
— Вы, по-моему, так же поступили и с редактором «Молвы» Эктором Табаром?
— Раза два-три я отказался его принять, и он больше не настаивал.
Пуан взглянул на часы.
— У меня остается всего час. В одиннадцать я должен предстать перед журналистами и отвечать на их вопросы. Сначала я хотел вручить им официальное коммюнике, но это их явно не удовлетворит. Придется рассказать им, что ко мне явился Пикмаль и вручил отчет Калама и что я отнес его к себе на квартиру на бульваре Пастера, чтобы там прочесть.
— Но что вы его не прочли!
— Попытаюсь быть не столь категоричным. Труднее всего будет заставить их поверить, что я оставил этот чертов отчет в квартире без всякого присмотра и что на другой день, когда хотел забрать его и передать премьер-министру, он исчез. Никто мне не поверит. Исчезновение Пикмаля ничего не упрощает — наоборот. Будут говорить, что я каким-то образом спрятал неугодного свидетеля. Единственное, что могло бы меня спасти, — это разоблачение похитителя.
Как бы извиняясь за свою досаду, Пуан добавил:
— Я не мог ожидать этого за такой короткий срок даже от вас, комиссар. Как вы думаете, что я должен делать?
Вмешалась мадам Пуан:
— Подать в отставку и вернуться в Ла-Рош-сюр-Йон. Люди, которые тебя знают, поверят, что ты невиновен. Что касается остальных, то о них не стоит беспокоиться. Твоя совесть ведь чиста?
Мегрэ взглянул на Анн-Мари и увидел, как она поджала губы. Он понял, что девушка не разделяет точки зрения матери: для нее такой шаг отца, несомненно, означает крах всех надежд.
— А каково ваше мнение? — спросил нерешительно Пуан.
Такую ответственность комиссар взять на себя не мог.
— А ваше?
— Мне кажется, я должен защищаться. Во всяком случае, если есть хоть малейшая надежда найти вора…
— Я всегда надеюсь до последней минуты, — проворчал Мегрэ, — иначе не начинал бы расследования. Из-за того, что я не специалист в политике, мне пришлось терять время на действия, которые могут показаться бесполезными. Но сейчас я уже не считаю, что они были так уж бесполезны.
До того, как Пуан выйдет к журналистам, надо было внушить ему если уж не полную, то хотя бы частичную уверенность в успехе. Поэтому Мегрэ четко обрисовал ему сложившуюся ситуацию.
