Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— Мне кажется, — заметил мировой судья, — что преступники принесли сюда топор и начали взламывать шкафчик только для того, чтобы отвлечь наши подозрения и усложнить задачу следствия. Здесь можно было обойтись и без топора, я сломал бы этот шкафчик ударом кулака: он еле держится. Они стукнули по нему разок и преспокойно положили топор.
Сыщик тем временем встал с пола и отряхнул сюртук.
— Полагаю, сударь, — возразил он, — что вы заблуждаетесь. Топор не положили на пол, его швырнули с яростью, свидетельствующей либо о сильном испуге, либо о буйном приступе гнева. Вот поглядите: здесь, на паркете, одна за другой идут три отметины. Когда злоумышленник бросил топор, он упал сперва лезвием вниз, отсюда эта зарубка; потом отлетел в сторону и ударился обухом — вот он, след удара, я указываю на него пальцем, — и наконец, поскольку его швырнули с огромной силой, закрутился волчком и оставил на паркете еще одну отметину там, где лежит сейчас.
— Верно, — пробормотал папаша Планта, — совершенно верно!..
И смущенно добавил, поскольку выводы сыщика явно опрокинули его гипотезу:
— Ничего не понимаю, ровным счетом ничего.
Лекок продолжал свои наблюдения.
— Скажите, когда вы сюда вошли, — спросил он, — окна были отворены так же, как сейчас?
— Да.
— Значит, все правильно. Убийцы услышали какой-то шум в саду и пошли взглянуть, в чем дело. Что они увидели? Не знаю. Знаю одно: увиденное напугало их, и они убежали, в спешке бросив топор. Присмотритесь к отметинам, прикиньте траекторию, по которой они располагаются, и вы убедитесь, что человек, бросивший топор, стоял не у шкафчика, а у растворенного окна.
Папаша Планта тоже опустился на колени и с величайшим вниманием осмотрел следы. Полицейский был прав.
Мировой судья, слегка озадаченный, поднялся, после минутного раздумья протянул:
— Это обстоятельство меня несколько смущает, но, на худой конец…
Он умолк и погрузился в размышления, потирая рукой лоб.
— И все-таки все можно объяснить, — прошептал он, пытаясь мысленно собрать воедино обломки своей рассыпавшейся гипотезы, — и тогда окажется, что часы показывают правильное время.
Лекок и не подумал расспрашивать старого судью. Во-первых, он понимал, что тот не ответит; во-вторых, его гордость была задета. Неужели он не разгадает тайну, в которую проник другой?
— Меня тоже, — громко и отчетливо произнес он, как бы рассуждая вслух, — меня тоже сбивает с толку этот топор. Я-то думал, что грабители орудовали без помех, а на самом деле ничего подобного: оказывается, их настигли, их вспугнули, они чего-то боялись.
Папаша Планта весь обратился в слух.
— По-видимому, — неспешно продолжал Лекок, — нам следует разделить все улики на две категории: одни, например смятая постель, оставлены намеренно, чтобы сбить нас с толку; другие же преступники оставили, сами того не желая; это касается отметин от топора. Но тут у меня возникают сомнения. Естественны эти отметины или подделаны, можно на них полагаться или нельзя? Я уже совсем было уверовал, что понимаю характеры преступников, — тогда и расследование пошло бы своим чередом, — но теперь…
Он умолк на полуслове. Наморщенный лоб и плотно сжатые губы изобличали усиленную работу мысли.
— Что теперь? — переспросил папаша Планта.
Г-н Лекок удивленно глянул на собеседника, как человек, которого внезапно разбудили.
— Простите, сударь, я забылся, — сказал он. — А все моя скверная привычка размышлять вслух. Поэтому я предпочитаю всегда работать один. Если бы чужие уши подслушали мои колебания, сомнения, шаткие гипотезы, я потерял бы репутацию чудо-полицейского, сыщика, для которого не существует тайн.
Старый судья снисходительно улыбнулся.
— Как правило, — продолжал полицейский, — я отверзаю уста не раньше, чем приму решение, и тогда уже тоном, не допускающим возражений, изрекаю истину, говорю, дело, мол, обстоит так-то и так-то. Но сегодня я позволил себе несколько расслабиться, потому что работаю вместе с человеком, который понимает, что такую, на мой взгляд, запутанную задачу невозможно решить с налету. Я ничуть не стыжусь, что искать приходится на ощупь. До истины одним махом не доберешься, к ней ведет длинный ряд сложных расчетов, для этого необходимо выстроить цепь индукций и дедукций. И в эту минуту мне явно не хватает логики.
— В каком смысле? — поинтересовался папаша Планта.
— Да очень просто, господин мировой судья. Я думал, что понял преступников, изучил их, как свои пять пальцев, в начале работы это главное, но теперь не узнаю своих воображаемых противников. Кто они — круглые дураки, великие хитрецы? Вот над чем я ломаю голову. Мне казалось, что, разгадав уловки с постелью и с часами, я отчетливо представляю себе меру их изобретательности и возможности их ума. Переходя методом дедукции от известного к неизвестному, я путем несложных умозаключений мог бы, казалось, предугадать все, что они способны изобрести с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Если принять это за исходную точку, то мне. чтобы узнать истину, оставалось только предполагать всякий раз обратное тому, что я видел. Я рассуждал так:
Топор найден на третьем этаже — значит, убийцы умышленно отнесли его туда и бросили.
На столе в столовой они оставили пять бокалов — значит, их было либо больше, либо меньше, но только не пятеро.
Труп графини обнаружен на берегу реки — значит, его отнесли туда с какой-то целью.
В руках жертвы найден лоскут материи — значит, его вложили сами убийцы.
Тело госпожи де Треморель изранено ударами кинжала и чудовищно изуродовано — значит, ее убили одним ударом.
— Браво! Браво! — вскричал папаша Планта, не скрывая восторга.
— Да нет, не «браво», — вздохнул Лекок, — здесь моя нить обрывается, и я упираюсь в пустоту. Если бы мои дедукции были верны, топор оказался бы попросту положен на паркет.
— И все-таки браво! — упорствовал папаша Планта. — Ведь это обстоятельство не более чем частность, которая ничуть не разрушает всю систему. Яснее ясного, что у преступников было намерение действовать именно так, как вы рассказали. Но им помешало нечто непредвиденное.
— Возможно, — вполголоса согласился сыщик, — возможно, ваше замечание справедливо. Но я заметил еще кое-что…
— Что же?
— Да так… Пока ничего не могу сказать. Прежде всего мне необходимо осмотреть столовую и сад.
Лекок и старый судья поспешно спустились, и папаша Планта показал полицейскому бокалы и бутылки, которые он велел отодвинуть в сторону.
Сыщик осмотрел бокалы один за другим, беря их в руки и поднося к глазам; он поднимал их к свету, изучая капли жидкости, оставшиеся на дне.
