Патриция Хайсмит - Сочинитель убийств. Авторский сборник
— Чарли Похмелье, познакомьтесь с Джо Помелли! — заявил Джо, заходясь от смеха.
— Ха–ха, — ответил Бруно, осторожно высвобождая руку, в которую вцепилась девица с гирляндой цветов на шее. — Черт, мне нужно на этот поезд.
Его поезд уже стоял у перрона.
— А ты куда навострился? — спросил Уилсон, хмуро сводя черные брови.
— Нужно было кое с кем повидаться в Талсе, — пробормотал Бруно, понимая, что перепутал грамматические времена, и чувствуя, что ему следует немедленно уйти. Ему хотелось разреветься от отчаяния, врезать Уилсону по грязной красной рубашке обоими кулаками.
Уилсон махнул рукой, отметая Бруно, словно стер следы мела с классной доски:
— Талса!
Попытавшись выдавить ухмылку, Бруно медленно повторил его жест, повернулся и пошел восвояси. Он ждал, что они двинутся следом, но компания осталась на месте. У вагона он обернулся и увидел, как они всем кагалом вкатываются с залитого солнцем перрона в тень под козырьком вокзала. Он нахмурился, уловив в самой их спаянности нечто заговорщическое. Не подозревают ли? Не перешептываются ли на его счет? Он с безразличным видом поднялся в вагон и не успел дойти до своего места, как поезд тронулся.
Он задремал, а когда очнулся, мир предстал перед ним совсем другим. Поезд мягко несся по прохладной гористой местности, укутанной в синеватую дымку. Темно–зеленые долины лежали в тенях. Небо было серого цвета. Кондиционированный воздух в вагоне и прохладный облик ландшафта за окном освежали, как дыхание ледника. И он проголодался. В вагоне–ресторане он пообедал восхитительной отбивной из барашка с салатом и картофелем по–французски, а также пирогом из свежих персиков, принял две порции виски с содовой и вернулся на место в прекрасном самочувствии.
Ощущение поставленной цели, непривычное и сладостное, неодолимо им овладело. Он смотрел в окно, и одно это по–новому сопрягало мысль и зрение. До него постепенно доходил смысл им задуманного. Он едет совершить убийство, которое не только станет исполнением его многолетней мечты, но и пойдет на пользу приятелю. Бруно бывал просто счастлив, когда ему удавалось услужить приятелям. А жертва заслуживала того, что ей уготовано. Подумать только, сколько других славных парней он избавит от знакомства с нею! От сознания собственной значительности у него даже дух захватило, и долгую минуту он пребывал в безнадежном и восхитительном опьянении. Его энергия, доселе рассредоточенная, разлившаяся подобно вышедшей из берегов реке по землям, таким же плоским и скучным, как эстакада Льяно, по которой они сейчас проезжали, теперь, казалось, скрутилась в смерч, острием своим направленный в Меткаф, по ходу агрессивного стремления поезда. Он сидел на своем месте, на самом краю, и мечтал о том, чтобы Гай снова оказался напротив. Но Гай наверняка попытался бы его остановить; Гай не понял бы, ни до чего ему хочется это сделать, ни как это просто. Но должен же он, ради всего святого, понять, какая от этого польза! Бруно бил гладким, твердо–упругим, как каучук, кулаком о ладонь, подгоняя поезд. По всему его телу подергивались и подрагивали мелкие мышцы.
Он вытащил листок с записью о Мириам, положил на пустое сиденье напротив и принялся ревностно изучать. Мириам Джойс Хайнс, примерно двадцати двух лет, гласила сделанная им запись, буквы аккуратно выведены чернилами — переписано по третьему разу. Довольно хорошенькая. Рыжая. Полноватая, среднего роста. Беременна, на втором месяце, так что уже может быть заметно. Шумливая, любит компанию. Вероятно, кричаще разодета. Короткие локоны, но волосы могут быть и длинные завитые. Небогато, но это все, что он смог собрать. Хорошо, что хоть рыжая. Интересно, он и в самом деле сделает это сегодня? Зависит от того, удастся ли ее быстро найти. Возможно, ему придется проверить длинный список всех Джойсов и Хайнсов. Вероятно, она живет у своих, решил он. Стоит разок на нее поглядеть, как он ее сразу узнает, в этом он не сомневался. Маленькая сучка! Он уже ее ненавидел. Он подумал о той минуте, когда увидит ее и узнает, и от предвкушения даже подпрыгнул на месте. Пассажиры сновали взад–вперед по проходу, но Бруно не поднимал глаз от своей бумажки.
Она ждет ребенка, произнес голос Гая. Маленькая потаскушка! Бабы, что готовы улечься со всяким, выводили его из себя, ему от них тошно было, как в свое время от отцовских любовниц, из–за которых его школьные годы были сплошным кошмаром, потому что он не мог понять, знает ли о них мама и только притворяется счастливой или совсем не знает. Он заново взвесил каждое запомнившееся ему слово из тогдашнего разговора с Гаем и почувствовал, что Гай стал ему как–то ближе. Он решил, что Гай — самый стоящий парень из всех, кого ему доводилось встречать. Он заработал право на заказ в Палм–Бич и заслуживает его получить. Бруно хотелось, чтобы именно от него Гай услышал о том, что заказ останется за ним.
Когда Бруно наконец вернул листок в карман и откинулся на спинку сиденья, удобно положив ногу на ногу и обхватив руками колено, сторонний наблюдатель сказал бы, что перед ним — респектабельный и волевой молодой человек, которого, скорее всего, ожидает прекрасное будущее. Не самого отменного здоровья, что правда, то правда, но его черты говорят о душевном равновесии и внутреннем счастье, отражение коих нечасто встретишь на лицах; у Бруно это было впервые. До сих пор его жизнь не имела четкой стези, поиски — цели, а обретения — смысла. Кризисные моменты бывали — он их любил и иногда провоцировал в отношении между знакомыми и между родителями, — но сам всегда своевременно увиливал, чтобы в них не участвовать. Этот факт, а также то, что порой он просто не мог заставить себя выказать симпатию пострадавшей стороне, даже если ею оказывалась мама, склоняло мать к мысли, что он отчасти жесток, тогда как отец и многие другие считали его бессердечным. Однако воображаемая холодность со стороны человека постороннего или отказ приятеля, которому он позвонил в одинокие сумерки и который не смог или не захотел провести с ним вечер, могли ввергнуть его в мрачную хандру. Но об этом знала только его мать От кризисных положений он увиливал еще и потому, что получал удовольствие, отказывая себе в острых ощущениях. Его так долго терзали неутоленный голод по смыслу собственной жизни и неясное желание совершить нечто такое, что наполнило бы ее смыслом, что он уже свыкся с этой тоской, как порой свыкается с ней любовь без взаимности. Он примирился с тем, что никогда не познает сладости совершенного деяния. Ему недоставало воли, чтобы попробовать целеустремленно чего–то добиться с надеждой на успех, однако всегда хватало сил дожить до следующего дня. При всем том он совсем не боялся смерти. Что смерть? Не более чем еще не испытанный риск. Если ею завершится рисковое дело, тем лучше. Он считал, что ближе всего был к ней, когда с завязанными глазами жал на газ за рулем гоночной машины на прямом участке дороги. Тогда он так и не услышал выстрела, означавшего, что пора тормозить, потому что уже валялся в кювете со сломанным бедром. Все это ему так обрыдло, что иной раз он подумывал поставить точку, покончив с собой. Ему никогда не приходило в голову, что бесстрашно играть со смертью, возможно, есть мужество, что такое смирение перед смертью роднит его с индийским брамином, что самоубийство требует от человека безнадежного хладнокровия особого рода. Оно, это хладнокровие, всегда было свойственно Бруно. Он даже немного стыдился мыслей о самоубийстве, потому что покончить с собой — это же так элементарно и скучно.
