Эллери Куин - Квин в ударе
— А второй визит?
— Это было в субботу утром, после разговора в доме, когда миссис Ливингстон сообщила детям мужа, что думает изменить завещание. Под предлогом ленча Дочерей американской революции[16] в Хай-Виллидж она приехала в мой офис на такси, ничего не сказав даже Эйми, и привезла новое завещание, которое, по ее словам, написала поздно вечером в пятницу и о котором никто еще не знает.
— Решила не ждать до субботы, — кивнул Эллери. — Очевидно, она считала, что дело не терпит отлагательств. И каковы же условия ее нового завещания, мистер Уэнтуорт?
— Не знаю. Оно было на одном листе, сложенном так, что на виду оставалось только место для подписей. Мои клерк и секретарша засвидетельствовали подпись миссис Ливингстон, она сама запечатала конверт в нашем присутствии и подождала, пока я не запер его в своем сейфе.
— Кое-кого ожидает потрясение. — Шеф Дейкин посмотрел на часы. — Сейчас будут хоронить старую Беллу.
Эллери поднялся:
— Давайте поедем на кладбище.
Он был озадачен и надеялся, что похороны ему что-нибудь подскажут.
Участок Ливингстонов на солнечном западном склоне кладбища Твин-Хилл источал аромат ветра, травы и горя. Здесь собрался весь контингент Холма — старые друзья Беллы Ливингстон: Гермиона Райт, клан Грэнджонов, Уилеры, Миникины, судья Илай Мартин, Эмелин Дюпре и прочие; Эйми Апем стояла одинокая и растерянная, с опухшим от слез лицом; старая Доркас плакала; Моррис Ханкер сопел носом. Трое детей Сэмюэла Ливингстона держались рядом, но без притворных признаков горя. Эллери подумал, что это умно с их стороны.
Он наблюдал за ними, когда доктор Дулиттл опустил свой молитвенник и люди начали расходиться. Но трое Ливингстонов всего лишь медленно приблизились к «линкольну» и стали терпеливо дожидаться Эйми.
В доме на Холме они также вели себя вполне корректно. Шеф Дейкин с намеренной резкостью представил Эллери «приехавшим из Нью-Йорка разобраться в убийстве Беллы». Эйми цеплялась за мистера Уэнтуорта, словно он оставался ее единственной связью с прошлым, казалось почти не осознавая причины присутствия Эллери. Но Ливингстоны оживленно беседовали с ним, а когда адвокат достал продолговатый конверт, запечатанный красным сургучом, и, откашлявшись, попросил всех сесть, они опустились на зачехленный диван старой леди с мартини в руках и с выражением вежливого ожидания на лицах.
Это выражение сохранялось, покуда Уэнтуорт ломал печать, вскрывал конверт, доставал оттуда лист бумаги, настолько тонкой, что, когда он поднес документ к солнечному свету, проникающему сквозь окно в эркере, тесно написанные строчки просвечивали насквозь. Только когда он прочитал дату, печальные улыбки Ливингстонов стали напряженными.
— «Я, Белла Блуфилд Ливингстон, проживающая в доме № 410 по Хилл-Драйв в Райтсвилле, объявляю этот документ моей последней волей, делающей недействительными все написанные мной предыдущие завещания и кодицилы…»
Таким образом, история оканчивалась, едва начавшись.
Эверетт пожал плечами с превосходно разыгранным равнодушием. Оливия улыбнулась Эйми Апем, словно говоря: «Отличная работа, девочка». Сэмюэл Младший смотрел в пустой стакан из-под коктейля и на его очевидный символизм, как подобает джентльмену-философу.
И все же для кого-то из них, думал Эллери, это должно быть страшным ударом. Поневоле задумаешься о пользе хорошего воспитания.
Скрывая наблюдение за окружающими, он продолжал следить за слегка дрожащим, но достаточно решительным почерком на бумаге в руках Уэнтуорта. Деньги на похороны, уплату долгов и налогов, гонорар фирме Уэнтуорта, суммы, завещанные Доркас Бонди, Моррису Ханкеру и некоторым благотворительным организациям Райтсвилла… И далее:
— «Имущество на Хилл-Драйв, личное и недвижимое, а также доход с моего состояния, сумма которого составляет примерно 1 000 000 долларов, я завешаю моей дорогой юной подруге и компаньонке Эйми Апем вплоть до конца ее дней. После смерти Эйми Апем состояние должно перейти к трем детям моего покойного мужа, Сэмюэлу Младшему, Эверетту и Оливии, в равных долях, а в случае более ранней кончины кого-то из них или их всех к его или их наследникам…»
Эллери мог только восхищаться Ливингстонами. Дружно поднявшись, они подошли к Эйми, неподвижно сидящей на своем стуле, и поздравили ее, как спортсмены поздравляют победивших соперников.
— Ну, джентльмены, кажется, это все, — сказал Сэмюэл Младший.
— Да, — ответил Эллери, — но остается вопрос, кто задушил Беллу Ливингстон.
Все трое сразу помрачнели.
— Насколько я понимаю по этому замечанию, мистер Квин, — вежливо осведомился старший брат, — вы всерьез подозреваете, что один из нас убил нашу мачеху?
— А вы можете предложить иную версию, мистер Ливингстон?
— Это не моя епархия. Хотя я бы сказал, что какой-то бродяга…
— Бродяги забираются в дома, чтобы что-то украсть, мистер Ливингстон. Здесь не было ни взлома, ни кражи.
— Тогда позвольте напомнить, что Оливия, мой брат и я ничего не приобрели со смертью нашей мачехи.
— Убийство нельзя исключить на том основании, что оно не принесло ожидаемой прибыли, — столь же вежливо указал Эллери. — Факты свидетельствуют, что никто из замешанных в деле не знал о новом завещании вашей мачехи, засвидетельствованном в субботу утром. Если это так, то в ночь с субботы на воскресенье ее убил некто, думающий, что старое завещание все еще в силе. А это достаточно веский мотив.
— Который имеется только у нас. — Оливия засмеялась. — Прошу прощения. Я попыталась представить себя душащей Беллу.
— Ваша беда в том, — промолвил Эверетт, — что у вас типичное для среднего класса отношение к деньгам. Они вовсе не самое главное.
— Вся эта идея — чистое безумие. — Сэмюэл Младший пожал плечами. — Но я полагаю, вы не успокоитесь, пока не удовлетворите себя. Мы под домашним арестом?
— Давайте скажем, что вам лучше задержаться в доме на несколько дней, пока все не выяснится, — поднялся шеф Дейкин. — Я буду уходить, но мистер Квин и Херб Уэнтуорт составят вам компанию. Газеты еще не в курсе дела, так что мы сможем спокойно провести время.
* * *Когда в последнем окне наверху погас свет, Эллери взошел с темной лужайки на освещенное луной крыльцо и в задумчивости опустился в кресло-качалку.
Хорошо зная Беллу Ливингстон при жизни, он очень хотел оказать ей уважение — пускай своеобразным способом — после смерти. Она заслуживала лучшего конца, чем быть задушенной. Но ухватиться было абсолютно не за что. Эллери сказал это шефу Дейкину, прежде чем тот удалился на ночь. Он добавил кое-что еще, но старый янки отнесся к высказанному соображению скептически.