Жорж Сименон - До самой сути
У меня лично есть по ту сторону деньги в банке. Но пока вода не спала, я не могу послать чек. К тому же предпочитаю не оставлять следов.
— Это означает?..
— …одно: вопрос надо рассмотреть со всем хладнокровием. Мне жаль Милдред и детей.
— Еще раз благодарю.
— Убежден, что еще сегодня вечером придумаю, как им помочь.
— Убежден?
— Разумеется, дорогой мой Доналд.
Может быть, именно потому, что Пи-Эм уже был напуган, что страх сидел в нем до сих пор, он и взял неожиданно этот развязный, снисходительный тон.
— Разумеется, я попытаюсь. И поверь: я не сделал бы больше даже для собственной жены, окажись она в таком положении.
— Ты имеешь в виду Нору или Пегги?
Несмотря на все свое бешенство, Пи-Эм ответил:
— Нору.
— Разреши в этой связи задать тебе один вопрос.
Даже несколько. Мы ведь все равно разговариваем о Норе, правда?
Доналд откровенно издевался над ним, откровенно искал ссоры. Пи-Эм охотно помешал бы ему пить, но было уже поздно: Доналд не спускал свирепого взгляда с бутылки, которую поставил рядом с собой.
— Сколько было Hope, когда она в первый раз вышла замуж?
— Точно не помню. Года двадцать два.
— А ее мужу?
— Мак-Миллану? Верных сорок пять.
— Она была богата?
— Не очень, хотя из хорошей семьи.
— Брак по любви?
Пи-Эм сухо процедил:
— Мне это неизвестно.
— Хорошо, продолжим. Умирает ее муж, и она выходит за тебя. Брак по любви?
— По-моему, это касается только ее.
— Ладно. А с твоей стороны?
— А это касается только меня.
— Понимаю.
На этот раз кровь ударила Пи-Эм в голову, и он в свой черед перешел в атаку:
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Не злись. Мы же впервые после такого долгого перерыва говорим как брат с братом, верно?
— Ты выпил.
— Ты тоже. Я наблюдал за тобой с тех пор, как попал к тебе в дом, и вижу, что ты пьешь не меньше, чем я в прошлом. Пожалуй, и больше. А теперь мой главный вопрос. Предположим, что завтра ты окажешься обесчещен: обнаружится, например, что ты замешан в разных неблагонравных историях, как это бывает с адвокатами или с мужьями богатых жен. Предположим, что полиция арестует тебя и упрячет за решетку…
— Договаривай.
— Как поступит Нора?
Пи-Эм понял и предпочел отвести глаза. Речь Доналда стала еще более прерывистой. Он почти задыхался.
— Предположим, что ты всю свою жизнь был гадиной. Нет, не крупной. Маленькой, просто мразью! Конечно, среди вас таких не встретишь — вы все делаете по-крупному. Предположим, словом, что ты жалкая тварь, неспособная противостоять соблазну, тварь, которая тащится за приятелями в бар и, попав туда, забывает, что дома ждут жена и дети, что деньги, просаживаемые в кабаке, нужны им на пропитание. Так ведь могло и с тобой случиться…
— Нет.
— А со мной случилось. И я считал нормальным, что Милдред надрывается, лишь бы дети, несмотря ни на что, жили прилично. И я терял работу, не желая сознаться себе, что сам кругом виноват.
— Все это я знаю.
— Ты знаешь? Ты? Ничего ты не знаешь. В теории, может быть, да, но в жизни ты не способен понять другого.
— Это тебе тоже Эмили сказала?
— Может быть.
— Ты что, пришел ко мне в дом, чтобы оскорблять меня?
— Я не собираюсь тебя оскорблять и очень сожалею, если ты обижаешься на правду. Мне просто нужно, чтобы ты понял. Так будет благоразумней. Глупость, которую я сделал, тут ни при чем. Да, я сделал ее и с чистой совестью могу заявить, что заплатил за это достаточно дорого. Но я прежде всего помню, что у меня есть обязанности перед Милдред и детьми. Помню потому, что, придя на свидание в тюрьму, Милдред ни словом не упрекнула меня. Потому что ей не пришло в голову обратиться к тебе или кому-нибудь еще. Потому что она просто ждала. И прождала бы двадцать лет, если бы все шло своим чередом. Это ты понимаешь?.. Так вот, моя Милдред в девятнадцати милях отсюда, в девятнадцати, Пэт! От меня скрыли, как она зарабатывала на жизнь последние два года. Даже Эмили отказалась говорить об этом. Вчера она была подавальщицей в мексиканском кафе, а мой сын чистил ботинки на улице. Завтра ее вышвырнут из комнаты.
— А виноват буду я?
И тут, выпрямившись во весь рост, Доналд бросил:
— Может быть!
Это прозвучало так нелепо и в то же время так категорично, что Пи-Эм не решился возразить.
— Во всяком случае, если их завтра подберут на панели, отведут на ночь в участок, а потом отправят по месту жительства на эту сторону изгороди, виноват будешь ты. Да, ты будешь виноват, если я не доберусь до них, если…
Он лихорадочно схватил бутылку, допил ее прямо из горлышка и разбил о стенку, после чего уже более спокойно закончил:
— Лучше было сразу тебя предупредить, верно? А теперь поехали к твоим приятелям.
— Я думаю, нам не стоит возвращаться.
— Я другого мнения.
— Ты же еще больше напьешься.
— Возможно. А они разве не пьют?
— Это разные вещи.
— Черт возьми! Ты что это делаешь?
Пи-Эм подобрал осколки бутылки, сходил за тряпкой, вытер стену.
— Норы испугался? Ну, признавайся.
— Нам лучше остаться.
— Хочешь — оставайся, но я отправлюсь — даже пешком, если потребуется. А уж там, если ты не сумеешь достаточно быстро переслать Милдред деньги, я сделаю это сам — найду способ, не сомневайся. Сейчас я тебе расскажу одну вещь. Два часа назад я мог получить хорошее место в Соноре. Том Пембертон затолкал меня в угол, задал мне кучу вопросов. Я понял, что он не прочь иметь там у себя на службе такого человека, как я.
— Ты согласился?
— Нет еще.
— А тебе не кажется, что он охладеет к своей идее, узнав, откуда ты взялся?
Доналд на секунду умолк.
— Я как раз об этом раздумываю.
Он прав. Пока брат задавался этим вопросом, Пи-Эм мысленно уже ответил на него. Жители долины — люди не слишком щепетильные: стоит покопаться в генеалогии кой-кого из них, как уже в третьем колене обнаружатся предки, заслуженно или незаслуженно вздернутые шерифами в те времена, когда еще действовал Закон границы.
— Знаешь, Пэт, с тех пор, как я здесь, я не раз спрашивал себя, не ты ли тот из нас двоих, у кого остались взгляды мелкого служащего. Правда, ты разбогател. Ты более или менее ровня здешним. И все-таки тебе не удается начисто забыть, что ты из Эпплтона и до пятнадцати лет щеголял в штанах, перекроенных из старых отцовских брюк. А теперь поехали. И помни: ждет Милдред, жду я, ждут дети.
Разумней было уступить: он ведь объявил, что отправится и один.
В машине Доналд, ставший теперь словоохотливым, перешел на доверительный тон:
— Вот ты рассказал приятелям, что я сходил с ума.
А знаешь, это почти что правда. Нет, по-настоящему сумасшедшим я не был, но сбежать мне удалось только потому, что я почти два года имитировал сумасшествие.
