Морис Леблан - Полая игла
— Возможно, вы и разгадали слова, однако в чем это может нам помочь?
— Ни в чем, — задумчиво проговорил Ботреле. — Пока ни в чем… может быть, позднее… посмотрим. Почему-то мне кажется, что в этих двух загадочных словах «полая игла» заключено нечто очень важное. Сейчас меня больше занимает сам листок бумаги, на котором все это написано. У меня такое впечатление, что в наше время этот зернистый пергамент уже не выпускают. Цвета слоновой кости… А линии сгибов… будто бы очень давнишние… и здесь вот, с обратной стороны, похоже на отпечатки красного воска…
Тут Ботреле прервали. Секретарь Бреду приоткрыл дверь, чтобы сообщить о неожиданном приезде генерального прокурора.
Господин Фийель поднялся.
— Господин генеральный прокурор здесь, внизу?
— Нет, господин следователь, господин генеральный прокурор остался в машине. Он ехал мимо и просил вас выйти к воротам на два слова.
— Странно, — пробормотал господин Фийель. — Ладно, схожу посмотрю. Извините, Ботреле, я сейчас вернусь.
Он вышел. Слышны были его удаляющиеся шаги. И вдруг секретарь затворил дверь, запер ее и положил ключ в карман.
— Что такое?! — удивленно вскричал Ботреле. — Что вы делаете? Зачем запираться?
— Так нам будет удобнее разговаривать, — ответил Бреду.
Ботреле кинулся к внутренней двери, ведущей в соседнюю комнату. Он все понял. Сообщником оказался Бреду, сам секретарь следователя!
Тот усмехнулся:
— Э-э, мой юный друг, только пальцы себе обдерете, у меня и от той двери ключ.
— Ну, тогда в окно! — выкрикнул Ботреле.
— Поздно, — возразил Бреду и с револьвером в руках загородил проход к окну.
Все пути отступления отрезаны. Ничего не поделаешь, надо обороняться от врага, наконец сорвавшего с себя маску. Изидор, охваченный тревожным предчувствием, скрестил руки на груди.
— Так-то лучше, — буркнул секретарь, — а теперь поживее.
И, вынув из кармана часы, пояснил:
— Наш славный господин Фийель топает сейчас к воротам. Там, конечно, никого, никакого намека на прокурора. Ну тогда он вернется назад. Все это дает нам четыре минуты. Чтобы выскочить вот в это окно, добежать через развалины до дверцы и вскочить на мотоцикл, мне хватит и минуты. Значит, остается три. Вполне достаточно.
Перед Ботреле стоял нескладный человек довольно странной наружности. На тонких длинных ногах колыхалось огромное, круглое, словно паучье, тело с несоразмерно длинными руками. Костлявое лицо, узкий низкий лоб, свидетельствующий о тупом упрямстве.
Юноша покачнулся, ноги его сделались как ватные. Он рухнул на стул.
— Говорите, что вам надо?
— Бумагу. Уж три дня ее ищу.
— У меня ее нет.
— Лжешь. Я, когда входил, видел, как ты ее в бумажник запрятал.
— А что потом?
— Потом? Будешь паинькой. Ты нам надоел. Оставь нас в покое и занимайся своими делами. Наше терпение вот-вот иссякнет.
С нацеленным на Ботреле револьвером он шагнул к молодому человеку. Голос бандита звучал глухо, отрывисто, в нем чувствовалась недюжинная сила. Жесткий взгляд, жестокая усмешка. Ботреле вздрогнул. Впервые в жизни чувство близкой опасности посетило его. И какой! Он чувствовал, что вступает в противоборство с лютым врагом, со слепой и беспощадной силой.
— Ну а после? — сдавленно прошептал он.
— После? Ничего… Будешь свободен…
И так как Ботреле не отвечал, Бреду напомнил:
— Осталась минута. Решайся. Но смотри, приятель, без глупостей… Мы все равно сильнее, и будем такими всегда и везде. Быстро бумагу…
Изидор не пошевелился. Волнуясь, смертельно бледный и охваченный ужасом, он, однако, не терял ясности ума и способности рассуждать. В двадцати сантиметрах от его глаз зияло дуло пистолета. Согнутый палец начал нажимать на курок. Достаточно лишь одного маленького усилия…
— Бумагу! — повторил Бреду. — А не то…
— Вот! — сказал Ботреле.
Вынув бумажник, он протянул его секретарю. Тот живо схватил добычу.
— Так-то лучше. Вот теперь мы благоразумные. Нет, с тобой можно иметь дело, труслив, конечно, немного, но парень не дурак. Скажу ребятам. А пока, прощай. Я побежал.
Он убрал револьвер и дернул за оконный шпингалет. Из коридора послышался шум.
— Прощай, — повторил он, — пора.
Но что-то его остановило. Он быстро заглянул в бумажник.
— Разрази меня гром! Нет бумаги! Провел-таки!..
Он спрыгнул обратно в комнату. Но тут раздались два выстрела. Это Изидор выхватил свой пистолет.
— Промазал, парень! — завопил Бреду. — Дрожит рука-то, страшно небось.
Они схватились и покатились по паркету. В дверь громко стучали.
Изидор слабел, противник оказался сильнее. Конец близился. Он увидел занесенную руку с ножом. Последовал удар. Резкая боль обожгла плечо. Он разжал руки.
Теряя сознание, юноша чувствовал, как кто-то залез во внутренний карман пиджака, вытащил документ. Последнее, что он различил сквозь пелену, туманящую взор, — как человек вспрыгнул на подоконник.
Газеты, опубликовавшие на следующее утро заметки о последних событиях в Амбрюмези — подмене часовни, обнаружении трупов Арсена Люпена и Раймонды, о покушении на убийство Ботреле секретаря следователя Бреду, — сообщили две следующие новости: исчезновение Ганимара и похищение в самом центре Лондона средь бела дня Херлока Шолмса в тот момент, как сыщик садился на поезд, идущий в Дувр.
Таким образом, банда Люпена, на мгновение растерявшаяся, столкнувшись с необыкновенной проницательностью семнадцатилетнего юнца, вновь перешла в наступление и с первого же удара по всем позициям завоевала победу. Оба сильнейших противника Люпена, Шолмс и Ганимар, устранены. Ботреле вне игры. Не осталось никого, кому было бы под силу устоять перед лицом мощного врага.
IV. Лицом к лицу
Прошло месяца полтора. Как-то вечером накануне 14 июля я отпустил слугу. Было душно, как перед грозой, и выходить из дому мне совсем не улыбалось. Раскрыв окна настежь, я зажег лампу на рабочем столе и уселся в кресло, намереваясь просмотреть газеты, которые не успел прочитать утром. Как обычно, было много заметок об Арсене Люпене. С тех пор как злоумышленники покушались на жизнь бедного Изидора Ботреле, и дня не проходило без статьи о деле в Амбрюмези. Ему отвели целую рубрику. Быстро разворачивающиеся неожиданные и сбивающие с толку события, подобно увлекательному драматическому произведению, вызвали невиданный интерес и были у всех на устах. Господин Фийель со скромностью, достойной одобрения, окончательно смирившийся со своей второстепенной ролью в этом деле, поведал репортерам о подвигах своего молодого помощника в течение тех трех памятных дней; его рассказ вызвал целый шквал самых смелых предположений.
