Джон Карр - А потом – убийство!
Моника отступала все дальше назад, пока не прислонилась к стене.
Невозможно! Не может быть!
Она живо представила, что случилось бы, не швырни в нее Картрайт замазкой и не заставь отскочить. Отвращение быстро сменилось изумлением. Ей показалось, будто комната ее душит; в некотором смысле так и было.
– Но кто?..
– Не знаю, – ответил Картрайт, поглаживая бороду. – Не знаю.
– И почему? То есть… почему именно я? – Потрясающая несправедливость! – Зачем кто-то хотел облить меня кислотой? Я ведь… никому ничего плохого не сделала. Я здесь даже никого не знаю!
– Прошу вас, успокойтесь.
– Произошла ошибка, разве вы не понимаете? Иначе и быть не может. Видимо, здесь ждали кого-то другого. Но все равно – не понимаю, как такое могло произойти. Мальчик сказал: «Мисс Стэнтон». Он отчетливо произнес мою фамилию.
– Тише, – перебил ее Картрайт. – Кто-то идет.
Он сделал быстрое движение рукой. Снаружи, из-за разбитого окна, послышались торопливые шаги. В свете газового рожка, пляшущего от любого дуновения воздуха, над подоконником возникла чья-то голова, вернее, часть головы: волосы, лоб, глаза и верхняя часть носа. Глаза, светло-голубые и блестящие, когда на них падал свет горелки, смотрели прямо на них.
– Мне показалось, я слышал шум, – произнес новоприбывший. – Что-то случилось?
Картрайт нахмурился.
– Еще как слышали, – ответил он. – Шум был сильный. Извините. Кстати… как мне вас называть? Мистер Гагерн, герр Гагерн или барон фон Гагерн?
2Вид лица, как будто наполовину срезанного подоконником, заставил Монику вжаться в стену – не потому, что у человека был устрашающий вид, но потому, что он был ей незнаком. Благодаря румянцу его лицо казалось молодым. Но соломенного цвета волосы, зачесанные на косой пробор и прилизанные, уже редели и седели у висков. Лоб избороздили длинные тонкие горизонтальные морщины.
Незнакомец говорил по-английски не просто хорошо, но безупречно, хотя и медленно.
– Зовите меня как хотите, – с серьезным видом ответил он. – Лично мне больше нравится обращение «мистер Гагерн».
– Мистер Гагерн, это мисс Стэнтон.
Зрачки над подоконником сместились вбок. Внизу щелкнули невидимые каблуки.
– Мисс Стэнтон только что обнаружила кислоту, – пояснил Картрайт.
– Не понимаю…
– Войдите сюда и сразу все поймете. Кто-то проделал штуку, описанную в «Развлечении врача». Под ложным предлогом сюда вызвали мисс Стэнтон, вылили кислоту в переговорную трубу и сбежали. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, она бы сейчас с нами не разговаривала.
Лицо Гагерна вдруг покрылось густым румянцем, как у школьника. Повернувшись спиной к окну, он закричал:
– Сюда! Сюда!
Удивительно, до чего тихо вдруг стало в павильоне. Уху не хватало вечного звяканья, грохота, скрежета, шума голосов. Хотя Гагерн крикнул негромко, голос его в тишине показался оглушительным – как будто рушились деревянные переборки. Откуда-то издалека застучали, приближаясь, шаги.
Но Гагерн не настолько утратил достоинство, чтобы лезть в разбитое окно. Он обошел декорацию кругом и вошел через парадную дверь.
Картрайт рассказал ему, что случилось.
– Не нравится мне это. – Гагерн покачал головой.
– А вот мне, наоборот, нравится, – сквозь зубы процедил Картрайт. – Просто здорово!
– Нет, я хочу сказать, это неразумно. Вот что меня тревожит.
– Мисс Стэнтон тоже слегка встревожена.
– Да. Простите, – серьезно заявил Гагерн.
Он повернулся к Монике, снова щелкнул каблуками и улыбнулся. У него оказалась на редкость подкупающая улыбка. Она осветила и облагородила его лицо, сделав режиссера на десять лет моложе и словно убрав седину из его гладких желтых волос. Курт фон Гагерн был жилистым мужчиной среднего возраста, облаченным в синий свитер и рубашку с открытым воротом. Он старался не нарушать приличий во всем, даже в мелочах. И все же чуткой Монике показалось, будто в глубине души Гагерн не уверен в себе – а может быть, с ним что-то не так. На руках у него были темные лайковые перчатки; он поднял их вверх, ладонями наружу.
– Дело не в том, что я бесчувственный сухарь, – пояснил он. – Просто я встревожен.
– Я не обиделась.
– Вам очень не повезло. В то же время… – голубые глаза посмотрели на Картрайта, – вы говорите, что видели, как все случилось?
– Видел.
– Наверное, вы видели и того, кто вылил кислоту? Он ведь находился в комнате наверху.
– Нет. Там было темно.
– Жаль. – Гагерн покачал головой. – Очень жаль. – Он снова покачал головой. – А может, вы заметили кого-нибудь неподалеку? Или видели, как кто-то убегает?
– Нет. А вы?
– Что, простите?
– Я спросил, а вы никого не заметили? Вы ведь подошли сразу после того, как все случилось. Вот я и спросил, не заметили ли вы кого-нибудь.
Хотя Картрайт говорил небрежно, выражение лица у него было не такое невозмутимое, «покерное», как ему хотелось. С самого появления Гагерна Картрайт не сводил с него такого напряженного, пристального взгляда, что респектабельный немец забеспокоился. Он то бледнел, то краснел. Казалось, он не знал, куда девать руки.
Наконец, Гагерн, видимо, решил, что Картрайт шутит.
– Нет, – улыбнулся он. – Я никого не видел, кроме моей жены. Она шла напрямик через улицу декорации тысяча восемьсот восемьдесят два и сломала о камень каблук.
– Я не имел в виду Фрэнсис.
– Тогда кого же вы, прошу прощения, имели в виду?
– Никого, никого.
В воздухе повисло напряжение. По комнате распространился ужас, атмосфера в ней стала столь же неприятной и пугающей, как инструменты врача. Картрайта спасло от конкретного ответа появление мистера Томаса Хаккетта, который с уверенным, хотя и расстроенным видом вошел через парадную дверь и гостиную.
Мистер Хаккетт бросил всего один взгляд на проеденный кислотой пол и поморщился от запаха горелого металла, идущего из переговорной трубы. Его смуглое лицо исказила болезненная гримаса; гримаса стала еще глубже, когда Картрайт закончил повествование.
– Погодите, погодите-ка! – Он, словно гипнотизер, помахал рукой перед носом рассказчика. – Когда все случилось?
Картрайт бросил взгляд на часы.
– Ровно в десять минут шестого. Благодаря особенностям моей профессии я могу назвать тебе время с точностью до минуты. А что?
– Знаешь ли, Билл… Но ведь это невозможно!
– Говорю тебе, было десять минут шестого. Неужели ты сам не в состоянии определить время? Разве ты не слышал звон разбитого стекла? Да от него и мертвый проснулся бы! Вот тогда-то все и случилось.
Мистер Хаккетт задумался.
– Да, верно. И все же – невозможно!
– Почему?
