Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Нет у нас, начальник, теплой пальтушечки, – ответил Вазов–Войский и, завидев на обочине милицейскую автомашину, пошел к ней без приглашения.
– Я останусь. – Майор протянул руку Харию. – Коли встал рано, проверю заодно несколько адресочков поблизости. Где–то тут один неплательщик алиментов скрывается.
Распрощались.
Подымался туман, встречные машины шли с ближним светом, чтобы быть заметнее.
Вазов–Войский сидел нахохлившись и всю дорогу смотрел в заднее зарешеченное стекло.
Допрос почти ничего не дал.
Битых два часа следователь Даука путал Вазова–Войского вопросами и ставил ему логические ловушки, но тот и не собирался признаваться. Единственно, появились какие–то вехи, указывающие направление дальнейших поисков. Когда Виктору необходимо было о чем–то умолчать, он пользовался ответом, который казался ему универсальным средством от всех бед.
– Не знаю, – говорил Вазов–Войский. – Не помню, бухой был.
Даука записал всю беседу на магнитофон и то же самое запечатлел на бумаге. Он не старался что–либо доказывать задержанному, только спрашивал и спрашивал, чтобы потом, в одиночку, не спеша проанализировать его ответы и наметить схему дальнейшей работы. На втором допросе он прижмет Войского как следует; доказательств для осуждения достаточно, парень знает, что за чистосердечное признание наказание смягчают, так что, возможно, расколется. Во всяком случае, он не похож на тех твердолобых, которые на следствии с перепугу твердят, что белое это черное, и только на суде рыдают горючими слезами, надеясь на смягчение приговора.
О том, что совесть у допрашиваемого нечиста, говорило грустное прощание с Марией и то, что у него слишком много этих «не знаю» и «не помню».
– Сколько дней вы работали после выхода на свободу?
– Ни одного.
– Эта женщина что–то говорила про топливный трест.
– Мария? Это я ей нагородил, чтобы у нее полегчало на душе.
– Где теперь ваш отец?
– Не знаю. Где–то на Севере.
– Кому вы сказали, что поедете к нему?
– Чего не наплетешь в кабаке. Кодла в курсе, что мой старикан большая шишка, вот я и гну, пусть думают: уедет Виктор и вернется с мешком башлей, то–то гульнем! С таким заливом я еще месяцок мог бы керосинить за их счет.
– Почему же вы обманываете своих дружков и не едете к отцу? – спросил Даука с сарказмом.
– Я не знаю, где его искать… Он решил порвать со мной родственные связи, еще когда меня в позапрошлый раз определили. Только не выписался, чтобы оставить мне хибару. А сам ушел; высказал все, что обо мне думает, а я ему – что думаю о нем, и наше вам с кисточкой. Мы даже не переписываемся. Чесслово, я не загибаю. В колонии всю корреспонденцию дотошно регистрируют, можете проверить. Если я по ошибке не сделаю какой–нибудь девке ребенка, мой старикан останется без наследника и свои почетные грамоты и деньги заберет в могилу; от встреч со мной он отказывается. Да стань я хоть ангелочком, все равно не даст.
– Вы уже ангел. Вы все время меня в этом уверяете. Где вещи Беллы?
– Ничего не знаю, – отрезал Вазов–Войский, чванливо откинувшись на спинку стула, но выдержал лишь короткую паузу. – Что она там написала, стервоза?
– Я был пьян, не помню, – усмехнулся Даука и подумал, что Алстер подобную пикировку вряд ли бы одобрил, хотя душевного покоя ради замечание бы делать не стал.
– Из–за этой дешевки среди ночи хватают человека из постели! Дайте мне очную ставку, и она заберет свое заявление назад. И была вам охота, начальник, себе лишнее дело навешивать. А мне и подавно ни к чему оно! Ха, я не собираюсь сворачивать этой курице шею, готов покалякать с нею в вашем присутствии.
Инспектора угрозыска и следователи беседуют с преступниками ежедневно, преступники же с инспекторами и следователями – только в промежутке между отсидками. Эти тренировочные нагрузки настолько неравноценны, что у виновного почти нет надежды уйти от ответственности, даже если он сбалансировал свои ответы и обеспечил себе алиби. Как бы ни была пестра жизнь, ситуации, с которых начинается драматический диалог следователя с нарушителем закона, непрестанно повторяются, что дает возможность следователю учиться на своих ошибках и использовать любую неточность противника. К счастью для общества, это неравный бой. И чтобы оставался таковым всегда, целые институты заняты совершенствованием методики сыскного дела; психологи, психиатры дают свои рекомендации, а криминалистические лаборатории и кабинеты моментально усваивают достижения науки. Что всему этому может противопоставить преступный мир? Разве старичка в засаленном ватничке, сосущего, сидя на корточках, дешевую вонючую сигарету и поучающего новоприбывших зэков, которым он кажется непререкаемым авторитетом:
– Только не признавайся. Тверди одно: не помню! Пущай докажут!
Если бы его слушатели пошевелили мозгами, у них в голове зародился бы вопрос, почему этот всезнающий старик затягивается сигареткой здесь, а не в парке с фонтаном. Но для таких умных вопросов у них мозгов не хватает, и к тоске по сладкой, ленивой жизни присоединяется уверенность, что наказания можно избежать, что остаться безнаказанным довольно просто, хотя на самом деле «засыпка» – это только вопрос времени. И вот они снова и снова отправляются на скамью подсудимых, пока им не становится безразлично, по какую сторону ограды существовать.
Даука был опытным следователем, поэтому из ответов Вазова–Войского он уяснил себе намного больше, чем хотелось бы парню. Во–первых, Харий сделал вывод, что разговоры о краже на квартире Беллы скорее успокаивают Виктора, нежели тревожат. Значит, кража – меньшее из зол, и к тому же виновный знает средство, как вынудить Беллу отказаться от жалобы, если требует очной ставки с нею. Удивлен, что Белла вообще рискнула написать. И он прав: даже побуждаемая майором, она этого не сделала.
Во время допроса в кабинет следователя заходил Алстер и другие коллеги, видевшие Вецберза, – естественно, чтобы взглянуть на Вазова–Войского; все они изумленно пожимали плечами. Только Сиполса, которому это зрелище доставило бы вагон удовольствия, не было на месте: он не ожидал, что Вазова–Войского так быстро найдут, и уехал в командировку.
В десять должны были привести временного подметальщика улиц Мендея Мнацоканова, поэтому Харий отправил арестованного вниз, в изолятор. Тот все еще продолжал требовать встречи с Беллой.
Вернувшись к себе в кабинет, Даука позвонил на стекольный завод «Варавиксне». Как и в прошлый раз, отозвалась табельщица. Не представившись, Харий попросил позвать к телефону шлифовщика Эрика Вецберза. Похоже, что его просьба не вызвала у табельщицы энтузиазма: ничего не ответив, она положила трубку на стол, и Харий слышал скрип дверей и монотонный стук, доносившийся, очевидно, из цеха. Видимо, работал автомат, паузы повторялись через равные промежутки времени.
