Буало-Нарсежак - На склоне лет
— Возможно, вы и правы, — сказал он.
Этот разговор произошел менее часа назад. Он у меня на слуху еще во всех подробностях. Думается, я его убедил. Правильно ли я поступил или неправильно? С чего это я вдруг проявил такое усердие в интересах дома, который мне глубоко безразличен? Мне кажется, я сделал это ради игры. И из любопытства. Если Жонкьер останется, то какое решение примет наша прекрасная дама? У меня в ушах еще звучит ее фраза: «Посмотришь, способна ли я на это!» Она гудит в моей памяти как припев. Ну что же, посмотрим, на что она способна!
9 часов 30 минут
Только что Франсуаза принесла мне первый завтрак вместе с новостью. Я потрясен. Жонкьер умер. Он упал с террасы.
Полночь
Ну и денек! Но при всем этом какая же приятная кончина у этого бедолаги Жонкьера. Что я хочу занести в дневник, поскольку фиксирую в нем также свои настроения, это отрадный факт: весь улей растревожен и, право же, коллективное возбуждение — это ли не прекрасно.
— Подумать только, — заявила мне старая мадам Ламбот, хватая за руку, тогда как обычно мы ограничиваемся обменом приветствиями, — подобный несчастный случай. Просто возмутительно!
Эта деталь показывает, какое возбуждение охватило всех жителей дома. Уже передают из рук в руки петицию с требованием, чтобы администрация безотлагательно приподняла балюстраду, огораживающую террасу. На мадемуазель де Сен-Мемен просто больно смотреть. Прибыла полиция. Траур и стыд. А в результате я и не заметил, как пролетел день. Разумеется, о том, чтобы спать, нет и речи. Я перевозбужден. И уверен: я единственный человек, кто знает, что Жонкьера убили.
Вернемся вспять.
Сегодня утром Франсуаза объявляет мне о смерти Жонкьера. Рано поутру его бездыханное тело обнаружил садовник — оно лежало под террасой. Садовник сразу же забил тревогу. Прибежала мадемуазель де Сен-Мемен.
— Впопыхах она даже не успела напялить свой парик, — добавляет Франсуаза.
Невозможно, чтобы труп оставался лежать посреди аллеи. Блеша, совершающего свою утреннюю footing,[7] направляют по другому маршруту предупредить Клеманс, тогда как Фредерик отправляется за своей тачкой. И несчастного Жонкьера временно перевозят в узкое помещение, используемое как ризница. Теперь я передаю слова Клеманс, которая явилась делать мне укол с опозданием на час.
— Вы уже в курсе, и вы тоже! — атакует она. — Как будто эта кретинка Франсуаза не могла удержать язык за зубами. Все до времени узнали, что он мертв.
Клеманс вне себя и объясняет мне причину:
— Теперь мне приходится их успокаивать. Бегать челноком от одного к другому и печься об их здоровье. Вечно одно и то же: стоит кому-нибудь умереть, и болячки других дают о себе знать.
— Но что именно произошло с Жонкьером?
— Поди знай!
— А что говорит доктор Веран? С тех пор как он прикреплен к дому, он знает всех нас как облупленных. Должно же у него сложиться какое-то мнение?
— Он считает, что у господина Жонкьера закружилась голова. У него были проблемы с давлением. Случалось, ему не хватало воздуха. Он мог облокотиться на перила. Но при его высоком росте они пришлись ему ниже половины икры. И вот он опрокинулся. Но все это только предположения.
— И когда это произошло?
— Точно определить трудно. Около двадцати двух или двадцати трех часов, по мнению Ларсака. Вы извините меня, господин Эрбуаз? Сегодня утром у меня нет и минутки, чтобы поболтать с вами. Мне тоже не мешало бы отдохнуть. Да только кому в этом доме до меня дело? Как говорится, волка ноги кормят.
Итак, Жонкьер мертв. Никак не могу себя в этом убедить. Он все еще видится мне — раскуривает сигару. Сколько времени я буду помнить его раскуривающим сигару? Ясное дело, он сверзился через перила. Это единственное правдоподобное объяснение. Я, кто бесконечно тянул время, не спеша принимая душ, бреясь, одеваясь, сегодня утром тороплюсь. Спешу присоединиться к стаду, смешаться с хором плакальщиков. К моему великому удивлению, за многие месяцы я впервые ощущаю движение жизни. Я записал: «Мне некогда!» А ведь я и забыл, что значит спешить, чувствовать, что событие будоражит твою кровь, подобно алкоголю. Спасибо, Жонкьер.
Я спускаюсь. В гостиной уже собрались люди, главным образом мужчины, группами по три-четыре человека. А вон и Вильбер. Его окружили плотным кольцом. Вскоре это ждет и меня самого. Как сосед покойного, могу ли я что-либо сообщить по поводу этой таинственной кончины?
— А правда ли, что у него было высокое давление?
— Что-то вроде двадцати, — отвечаю я.
— Так ведь при двадцати можно прекрасно жить. Вот у меня восемнадцать, но я никогда не чувствовал себя лучше. Причины несчастного случая надо искать не в этом.
Другой:
— С некоторого времени у него был озабоченный вид. Наверное, он чувствовал себя больным. Не заводил ли он разговора о своем здоровье за столом?
— Нет.
Я слышу на ходу, как мне кто-то сообщает:
— Его брата известили. Он должен прибыть к вечеру. Похоже, других родственников у него нет.
Я выхожу из дому и направляюсь к тому месту, где найдено тело. Там собрался небольшой кружок любопытных. Одни, отступив на несколько шагов, запрокидывают голову, чтобы прикинуть на досуге расстояние между террасой и землей. Высота хотя и не головокружительная, но метров двенадцать будет. Другие мрачно размышляют, рассматривая цементное покрытие дорожки. Они хорошо знают, что если Жонкьер внезапно потерял равновесие из-за недомогания, то оно имеет точное название, а именно — инфаркт. Но никто не решается произнести такое слово. Инфаркта страшатся тут наряду с раком и предпочитают обвинять в случившемся низкие перила, или жару, или плохое пищеварение, или даже неосторожность… Достаточно наклониться сильнее и… Все комментарии сводятся к одному: «Меня лично не заставят поверить, что…», «Болезнь чего только не вытворяет…», «Надеюсь, вход на этот солярий будет запрещен…». Мало-помалу гнев берет верх над растерянностью.
Около десяти прибывает комиссар полиции в сопровождении двух личностей, должно быть инспекторов. Я не особенно-то осведомлен по части полицейских расследований, но твердо решил, что, если меня допросят, не стану обнародовать тот факт, что находился на террасе вместе с Жонкьером совсем незадолго до его смерти. Иначе был бы вынужден объяснять, почему именно, а полиции не обязательно знать, что Жонкьер поссорился с мадам Рувр, что он намеревался покинуть дом и мадемуазель де Сен-Мемен поручила мне удержать его от такого шага. Все это только бесполезно осложнило бы ситуацию.
