Герхард Шерфлинг - Западня на сцене
— И об этом меня спрашивал обер-лейтенант.
— Знаю.
Помолчав несколько секунд, Клаудиа покачала головой.
— Было довольно темно, несмотря на принудительное освещение. Кроме Штейнике, заглянувшего на сцену, я никого не заметила. — Опустив руку с пилкой, она вдруг вытянула губы. — Но кое-что действительно припоминаю…
— Что именно?
— Может быть, мне это только почудилось. Ты ведь знаешь, какая я трусиха, — впервые за все время она улыбнулась. — Извини.
— Ладно уж, чего там, — но и сам Маркус отвел взгляд. — Так о чем ты?
— У меня ни с того ни с сего появилось чувство, будто я на сцене не одна. Приподнялся и заколыхался промежуточный занавес — словно где-то открыли дверь и потянуло сквозняком. Но никто не появился, и света тоже никто не зажег. Потом я услышала какой-то треск — не то со стороны поворотного круга, не то сверху, от колосников.
— И дальше?
— Ничего… Я испугалась и убежала со сцены, — ямочки на ее щеках углубились. — Говорят, у нас в театре появились мыши…
— Но не на сцене же!
— Черт их знает!..
Маркус был разочарован. Помимо всего прочего, теперь настроение Клаудии его несколько смущало.
— Почему ты об этом не рассказала обер-лейтенанту Штегеману? — спросил он.
— Как-то неловко было. Испугаться, убежать — несерьезно это, по-детски.
Она не лгала, сомневаться не приходилось.
— Жаль, что ты не осталась там, где стояла, — сказал он. — Всего несколько минут спустя Пернвиц… твой муж… ведь он погиб в каких-то нескольких метрах оттуда… может быть, все сложилось бы иначе…
Клаудиа сразу изменилась в лице, посуровела, ушла в себя, как улитка.
— Откуда я могла знать?
— Извини! — Маркусу было нелегко сконцентрироваться. — Ты не против встретиться со мной после репетиции на сцене… на том самом месте?
— Нужно — значит, нужно, — Клаудиа опустила голову, и сейчас лица ее не было видно из-за упавших волос. Не глядя в его сторону, вернула пилку. — Спасибо.
— Да, еще одна деталь, насчет этого Штейнике. Ты от него убегала… Почему?
— Я его не выношу, терпеть не могу его двусмысленные намеки.
— А что, если это он оказался вслед за тобой на сцене?
— Не думаю. Наверняка сразу пошел домой.
Маркус кивнул, не сводя глаз с ее профиля в зеркале с трещиной.
— У твоего мужа были враги?
— Враги… Его недолюбливали, это правда… Но враги?.. Таких я не знала.
— Расскажи мне о нем.
— А что рассказывать… Эберхард был человеком театра до мозга костей. По характеру — аховый. Не выносил ни критики, ни противоречий. В глубине души считал себя, наверное, «великим»… непогрешимым… Как шеф — далеко не подарок, но, с другой стороны, король застолья и душа компании. Работу свою любил, особенно ему удавались инсценировки. Я совершенно искренне считаю, что как режиссер он был способен на многое, будь у него другой характер…
— А как глава семьи?
Клаудиа покраснела. Через некоторое время ответила все же:
— Он был прекрасным отцом.
— И только?
— В последние два-три года — да!
— Любовные связи на стороне?
Преодолев внутреннее сопротивление, Клаудиа кивнула.
— Ты его любила?
Она опять покраснела.
— Я обязана отвечать?
— Да.
— Не знаю, как объяснить тебе… У меня с ним… — Клаудиа умолкла и поглядела в сторону двери. Он тоже оглянулся.
На пороге стояла женщина в замшевом пальто, стройная брюнетка лет двадцати с небольшим. Большие карие глаза только подчеркивали белизну кожи лица. Не снимая ладони с ручки двери, прикипела взглядом к Маркусу.
— Фройляйн Мансфельд, одна из моих коллег, — представила Клаудиа, обрадовавшаяся, по-видимому, тому, что в этом месте пленка допроса прервется.
— Капитан Маркус, — пришел он ей на помощь. — Я из окружной уголовной комиссии.
— Я вам не помешаю?
— Нет, мы все равно заканчиваем. — В голосе Клаудии Маркус угадал скрытую просьбу.
Он понял, кивнул.
— Итак, встретимся после репетиции. Как это у вас в театре делают: сплюнем через плечо?
Клаудиу его ответ порадовал, а Мансфельд промолчала, вошла внутрь и положила на туалетный столик ноты и сумочку.
Выходя, Маркус еще раз оглянулся и успел заметить, как Мансфельд буквально рухнула на стул и спрятала лицо в ладонях.
4
Машина выехала со стороны Конской площади и свернула в Театральный переулок. На несколько секунд свет фар осветил фасады домов напротив, полуразрушенное здание и участок на углу. Из развалин, почти из-под самой крыши, торчала толстая балка, напоминая в сгустившемся тумане поперечный брус виселицы.
«Неплохо для фильма ужасов или декадентской пьесы», — подумал Вернер Вестхаузен, отступив на несколько шагов в глубь подъезда здания дирекции. Сгорая от любопытства, он наблюдал за тем, как «вартбург» оставил позади развалины и остановился за барьерами ограждения. Кто же выйдет? Белый «вартбург» есть как будто у одного лишь режиссера…
И действительно, это был Краних.
Режиссер закрыл машину и, насвистывая какую-то веселую песенку, перешел на другую сторону улицы и исчез в театральном подъезде.
Несколько разочарованный, Вестхаузен снова взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Где они запропастились? Генеральная репетиция начинается в восемь, а сейчас уже без пятнадцати семь… Ему вдруг ужасно захотелось закурить. А почему бы, собственно, и нет — теперь уже все равно… Он нащупал в левом кармане куртки маленький портсигар, подарок Эльке в день рождения. Давно это было.
После первой же глубокой затяжки до того закашлялся, что вынужден был прислониться к стене. На глазах выступили слезы, не хватало воздуха. Проклятое зелье! Он далеко отшвырнул сигарету.
Лишь некоторое время спустя стал дышать ровно и с глаз спала пелена. Все лицо взмокло, он вытер его дрожащими руками.
Очевидно, врач был прав…
Через улицу метнулась черная кошка, оглянулась, сверкнула глазами и исчезла в развалинах.
Говорят, если черная кошка перебегает дорогу справа налево — это к удаче. Примета хорошая, а сбудется ли?..
Когда Вестхаузен опять нетерпеливо посмотрел на часы, появилась следующая машина — нет, две, одна за другой. Ассистент режиссера выглянул за угол подъезда. Лишь теперь шедший впереди «трабант-комби» пропустил вперед «вартбург», который, однако, тут же затормозил. А «трабант», объехав его, остановился у того же ограждения, что и машина Краниха. Из него вышел председатель месткома Шумахер. Длинный «тоже — актер», как всегда спешил, и вот уже он, в несколько прыжков одолев высокое крыльцо у театрального подъезда, захлопнул за собой дверь.
