Батья Гур - Убийство в кибуце
Она поспешила в лазарет, но быстро идти не смогла, и, когда вновь оказалась на месте и взглянула на часы, то поняла, что отсутствовала полчаса. Стрелки показывали два. Но когда она отвела взгляд от часов и отдышалась, то увидела, что дверь в палаты старичков плотно закрыта. Открыв ее, она обнаружила, что старички спят, как обычно, но вдруг возникшее чувство тревоги ее не покинуло. Дверь в изолятор тоже оказалась закрытой. Взяв со стула на кухне халат, Симха спрашивала себя, оставляла ли она перед уходом дверь в изолятор закрытой. Она постояла в нерешительности, но птицы на улице заставили ее прислушаться, и она услышала странные стоны в изоляторе.
Голова больной сползла с кровати, дыхание было учащенным и хриплым, с каким-то присвистом. Раздумывая, звонить ли доктору в медпункт, она увидела, что больная может упасть. Бросившись к Оснат, она успела подхватить ее и только промолвила: «Ну вот, дорогая, тебе и полегче», — как у Оснат началась рвота, и Симхе осталось только держать ее голову. Глаза больной были закрыты, и нельзя было с уверенностью сказать, в сознании она или нет. Рвота неожиданно закончилась, и Симха готова была бежать за полотенцами и водой, чтобы умыть больную, но тут Оснат издала хрип, и голова ее беспомощно откинулась на подушку.
Симха в своей жизни видела много смертей, поэтому хоть ей и не верилось, но она уже точно знала, что женщина, лежащая перед ней, умерла. Она знала, что в таких случаях нужно делать, и набрала номер медпункта, расположенного на другом конце кибуца, где Рики выдавала лекарства и делала перевязки, когда доктора не было в кибуце. Прибежала запыхавшаяся Рики, за которой появился мужчина, тут же влетевший в изолятор, когда Рики закричала: «Моше! Иди же скорей!»
Симха стояла в дверном проеме, наблюдая, как Рики делает искусственное дыхание и массирует грудь больной, которую она про себя уже называла «усопшей» и «бедняжкой», поскольку ей было ясно, что никакими стараниями эту женщину с того света не вернуть. Правда, был один случай, когда искусственное дыхание помогло и им удалось оживить жену мясника Яакова.
Мужчина, которого сестра Рики назвала Моше, звонил по телефону, и Симха услышала, как он прокричал: «Морди, „скорую“ в лазарет, с Оснат плохо». В это время Рики вытащила из мусорной корзинки ампулу и шприц, которым она делала укол, положила их в полиэтиленовый пакетик и выскочила на улицу встречать «скорую». Только тут до Симхи дошло: если она признается, что покидала лазарет, ее могут обвинить в смерти Оснат, поскольку, будь она на своем месте, может быть, ей и удалось бы позвать Рики, и та успела бы сделать что-нибудь. От этой мысли Симха чуть не сошла с ума — прощай работа и прощай возможность спасти Мотти.
Она посмотрела на Феликса, который продолжал лежать так, словно ничего не произошло. Его широко открытые глаза уставились в стену. Уже в течение месяца он не менял своей позы младенца. Браха, как обычно, мирно спала после обеда, и Симха знала, что она не проснется до тех пор, пока не заступит следующая смена. Может быть, ей не стоит ни в чем признаваться, ведь никто не видел, что она уходила? А для нее потеря работы означает потерю всего.
Она вытерла лицо, сняла голубой халат, испачканный рвотными массами, заставила себя успокоиться, рывком сняла простыни со следами рвоты с кровати, потом застирала простыни и свой халат и бросила их в корзину с грязным бельем. После этого он перевернула матрас и застелила свежие простыни. Она успокоилась еще больше, когда увидела, что палата приняла свой обычный опрятный вид. Она уже не переживала о том, что уходила из лазарета. Ну что могла бы сделать она или сестра Рики, даже если бы ее позвали вовремя? Но другие голоса в ней кричали, что это не правда. Она очистила платье от следов рвоты, которые просочились через халат, и вновь затряслась от страха, когда стала прыскать в палате из баллона с ароматизатором, взятого в ванной комнате, чтобы окончательно заглушить неприятный запах рвоты. Сделав все это, она села за маленький стул в кухне, положила голову на руки и стала ждать.
Глава 5
Михаэль Охайон все время ерзал в кресле. Он то сидел, скрестив руки на груди, то клал руки на стол, но ни сигареты, которые он курил одну за другой, ни присутствие Эммануэля Шорера, начальника следственного управления, не помогали ему расслабиться настолько, чтобы не замечать раздражения, которым исходил инспектор Махлуф Леви. Леви был в форме, он то и дело разглаживал на брюках невидимую складку и вытирал носовым платком лоб. При этом манипуляции с платком представляли целую церемонию: он привставал в кресле, извлекал из кармана платок, расправлял его, промокал им лоб, а потом аккуратно складывал и возвращал в карман брюк. Говорить он любил, не поднимая глаз, и при этом теребил золотой перстень на ухоженном мизинце правой руки, резко стряхивал пепел с сигареты в стеклянную пепельницу, и лишь потом глаза его останавливались на собеседнике.
Михаэль Охайон стряхивал пепел в пустую кофейную чашку, гасил окурки о кофейную гущу, осевшую на дне, но их было уже так много, что они непременно вываливались.
Бригадный генерал Иегуда Нахари, глава управления по расследованию особо опасных преступлений (УРООП), был единственным человеком в кабинете, которого, казалось, совершенно не интересовала судьба проводимого расследования. Иногда он даже выглядел скучающим, и чем дольше продолжалось совещание, тем чаще поглядывал на часы.
Когда Михаэль позволил себе громкий выдох, высвобождая скопившийся в груди воздух со звуком маленького взрыва, Шорер произнес:
— Как я уже сказал, есть только две возможности, и не я решил передать дело в УРООП, а комиссар, поэтому и спорить не будем. Однако я считаю, что будет целесообразно ввести в группу кого-нибудь из районного отделения Лачиш, если вы не против.
В четвертый раз Леви позволил себе высказаться голосом, в котором звучало ущемленное самолюбие и сдерживаемое раздражение:
— И все это только из-за письма? На основании которого нечего инкриминировать? — Шорер ничего не ответил. — Вы все знаете, что дело не в письме. — Леви впервые повысил голос. — Если бы преступление было совершено здесь, в Ашкелоне, то никто бы это дело в УРООП не передавал, пусть бы даже два письма было. О чем мы спорим? Кому бы это дело ни передали, давайте хоть перед собой останемся честными.
Михаэль воздержался от ответа на явно прозвучавшую обиду и уставился на начальника как дисциплинированный школьник.
— Не принимайте все это близко к сердцу, — примирительно сказал Шорер.
— А как это мне принимать? Вот, скажите, как это мне принимать? — Леви громко стукнул золотой зажигалкой о стол. — Вы думаете, что, кроме УРООПа, никто не разбирается в работе полиции? Есть важные дела, и есть обычные. И нам, стало быть, заниматься мелкими торговцами наркотой, квартирными ворами и проститутками всю жизнь? Дело не в письме, а в том, что это произошло в кибуце. Правду-то можно услышать?
