Батья Гур - Убийство в кибуце
Она не воспользовалась больничным, боясь, что за это время на ее место найдут кого-нибудь другого — ведь не может же лазарет в кибуце оставаться без санитарки. После долгих лет работы уборщицей сначала в частных домах Кирьят-Малахи, а затем в больницах Ашкелона, где обязанности были легче, но донимали медсестры и жалко было смотреть на больных, а кроме того, много времени отнимала дорога, она решилась на то, о чем раньше никогда бы даже не подумала. При содействии старшей сестры терапевтического отделения, где она работала, Симха пошла на курсы санитарок. Учеба продолжалась шесть месяцев, а когда она закончила их два года назад, то получила направление в кибуц.
Теперь, когда ей исполнилось сорок девять и у нее было уже пять внуков, она могла порой немного отдохнуть на рабочем месте. Если бы не Мотти, она бы жила припеваючи, позволяя себе курочку по пятницам и соображая что-нибудь овощное в остальные дни. Однако проблема с Мотти поставила крест на ее размеренной жизни.
Мотти было всего двенадцать, но Симха знала, что если она не увезет его из этого района, то потеряет насовсем. Мотти был ее младшим ребенком, кроме него с ней проживала еще тринадцатилетняя Лимор — спокойная, послушная девочка, которая делала то, что ей полагалось, и помогала по дому. Симха сразу заметила перемену, произошедшую в Мотти. Она много раз замечала такие перемены в соседских детях. Она много знала о визитах полиции по ночам, о скандалах, разрушенных семьях, украденных деньгах, о подростках, проводивших все дни напролет либо около торгового центра, дергая рычаги игральных автоматов, либо дома на диване, уставившись пустым взглядом в потолок. Ее не раз звала к себе Жаннет Абукасси, чтобы справиться с ее старшим сыном, приходившим требовать денег. Она никогда не пыталась что-либо объяснить себе, но знала, что между проблемой Мотти, поведением Альберта и ее собственной слабостью есть какая-то связь. Она больше не могла заставлять Мотти делать домашние задания так же прилежно, как раньше, а когда ругала сына за то, что тот прогуливает школу, в ее голосе больше не слышалось той строгости, с которой она прежде поругивала своих старших детей.
Она никогда не произносила слово «наркотики». Когда ее пригласил школьный психолог, она слушала его, не поднимая головы и согласно кивая. Конечно, ей хотелось, как и другим матерям, сказать: «А что я могу поделать?» — но она смолчала. Психолог закончил свою речь, Симха посидела какое-то время молча, а потом произнесла: «Я понимаю». Она ощущала себя умнее этого психолога, который даже представить не мог всю сложность этой проблемы. Про себя Симха называла таких детей «пропащими», но Мотти она таковым пока не считала, если, конечно, ей удастся увезти его из этого городишки.
Симха несколько раз говорила о своей проблеме со старшим братом, и наконец после нескольких неудачных попыток потолковать с Мотти, который во время разговора, не мигая, смотрел на него, тот предложил отправить парня в кибуц.
— Какие проблемы? — сказал брат. — Ты устраиваешься на работу в кибуц и лечишь его там.
И она стала обдумывать эту возможность.
Каждое утро, приготовив бутерброды и отправив двоих младшеньких в школу, Симха бежала бегом, чтобы успеть на автобус, который в восемь десять уходил из Кирьят-Малахи, боясь опоздать и не успеть на сдачу ночной смены. Обычно доктор Реймер заскакивал, когда она принимала смену, и выслушивал вместе с ней отчет ночных дежурных. Второй раз он приходил в конце дневной смены.
Когда появлялся доктор, ей все время хотелось спросить его, можно ли вылечить Мотти в кибуце, но в последний момент стыд мешал задать этот вопрос. С первых дней, когда она только начала трудиться в кибуце, принеся рекомендации от последней семьи, на которую работала, Мотти не выходил у нее из головы. Хотя в нем еще не было всех страшных признаков болезни, она видела его опустошенность и слабость, которую более образованные люди могли бы назвать потерей амбиций. Она для себя это никак не называла, а лишь не спускала глаз ни с него, ни с друзей, которых он заводил.
Теперь она была готова действовать. Хотя она так и не решилась поговорить с доктором Реймером, у нее созрело желание обратиться в секретариат кибуца. Свои страхи и неловкость она убаюкивала надеждой на обходительность членов секретариата. За годы, которые она здесь проработала, никто ни разу не сделал ей замечания. Наоборот, хорошее отношение к ней только усиливалось, что не раз находило свое выражение в подарках к празднику, которые ей вручали. Иногда подарки ей дарили сами пациенты или дети стариков, которые лежали в лазарете.
Проснувшись утром с тревожными думами о Мотти, она решила сделать первый шаг. Но как ей попасть в секретариат — ведь на работу нужно было успеть к девяти, а в половине четвертого уже отходил автобус. Если она на него не успевала, то следующий отходил только через три с половиной часа, а ей не хотелось оставлять детей без присмотра так долго. Кроме того, она обещала приглядеть за двумя внучатами, поскольку ее дочь и зять отправлялись на свадьбу. Днем она была в лазарете одна, а оставлять больных без присмотра запрещалось, и ей такая мысль не приходила даже в голову. Поэтому она выходила из здания только тогда, когда сдавала смену, и бежала, чтобы успеть на свой автобус.
Работа была нетрудной. Обычно в лазарете больных было немного. Некоторые находились там месяцами. Сейчас Симха ухаживала за Феликсом, размышляя, как бы его помыть и как это грустно — лежать и ждать, когда наступит смерть. Это напомнило ей, как умерла ее бабушка несколько лет назад, когда ее семья переехала в Израиль из Марокко. Два последних года она не вставала с постели.
«Плохи дела», — пробормотала она самой себе, наливая теплую воду в ванну. Она думала о дочери Феликса, которая приходила к нему два раза в день, но он не разговаривал с ней — как будто не узнавал. Иногда приходили его правнуки. Долгое время они ухаживали за ним, пока он лежал дома, но врач сказал, что сейчас ему нужен круглосуточный уход.
В данное время в лазарете лежало всего двое престарелых, и Симха добросовестно присматривала за ними. Труднее всего было с Феликсом, которого нужно было крепко держать во время купанья. Он, как ребенок, не хотел помогать. По опыту она знала, что дни его сочтены. Отчаяние во взгляде, желтизна кожи, складки на выпирающих костях — все говорило о том, что конец его близок. Всякий раз, глядя на Феликса, она вспоминала о Мотти и понимала, что не сможет обратиться к доктору с вопросом, как ей быть, хотя бы потому, что доктор вечно спешил и всем был нужен.
На этот раз она решила зайти в секретариат кибуца, даже если ей придется пропустить автобус. У нее промелькнула мысль, не уйти ли ей в секретариат до конца смены.
