Райнов Богомил - Человек из прошлого
На столе огромный букет белых хризантем и несколько раскрытых книг. В пепельнице тлеет сигарета. Эти детали вместе с довольно кислым выражением лица хозяйки объясняют мне ситуацию.
— Значит, что же получается? Только человек сел за работу, и какой-то идиот приходит ему мешать… Что-то в этом роде, не так ли?
Танева слегка улыбается, и мне кажется, что лед начинает таять.
— Да, именно так. Исключая, конечно, резкость определения.
Она замечает, что я с интересом разглядываю мебель, и добавляет:
— Если вам это нравится, я могу дать адрес кооперации.
— Нравится. Все, кроме табуреток.
— А что вы имеете против табуреток? И обивка приятная.
— Обивка — пусть. Но это же не стул, на котором можно откинуться.
— Зато табуретка занимает мало места. И, что самое главное, она дешевле стула.
— Дешевле всего сидеть на полу по-турецки.
— Напротив, это очень дорого, — снова улыбается Танева, — потому что предполагает мягкий ковер.
С этими словами она берет сигарету из пепельницы и спешит к двери:
— Извините, пожалуйста… А то выкипит вода…
Оставшись один, я подхожу к бюро, смторю на раскрытые книги, потом сажусь на одну из этих отвратительных табуреток.
— Извините, — говорит Вера Танева, которая возвращается в комнату с подносом в руках. — Я поставила воду для чая. Вы пьете чай?
— Чай? — отвечаю я, вздрогнув. — Разве у меня вид больного?
Вера осторожно ставит поднос на стол.
— Вы пьете чай только тогда, когда болеете?
— В интересах истины следует признать, что не пью даже тогда. Впрочем, это неважно, налейте. Нужно пользоваться советами врача. Вы ведь врач, не так ли?
Вера кивает утвердительно, наливая в чашки чай из фарфорового чайника.
Первое впечатление меня не обмануло: хозяйка действительно красивая женщина. Лицо спокойное и светлое, — как и обстановка вокруг. Приятная манера поведения — без кокетства. И вообще прекрасные внешние данные. Что не мешает ей быть далеко от Перника и, в частности, от одной конкретной жительницы этого города.
— Сколько вам положить сахара? — спрашивает Вера, поднимая глаза.
Вопрос ставит меня в затруднительное положение.
— Положите, сколько нужно. Я же вам говорил, что не имею опыта в употреблении чая. Так куда, вы думаете, уехал ваш дядя?
— Предполагаю, что в провинцию, — отвечает Вера, подавая мне чашку. Она садится у стола, помешивает ложечкой чай и отпивает с таким наслаждением, словно этот напиток не только по цвету, но и по вкусу напоминает коньяк.
— Почему предполагаете? — спрашиваю, машинально помешивая свой чай.
— Потому что он сказал, что едет в провинцию.
— И все же вы не уверены в этом, а только предполагаете…
Вероятно, чай мой достаточно размешан. Это меня успокаивает. Значит, я могу временно оставить чашку на подносе и закурить.
— А вы всегда принимаете на веру то, что вам говорят? — отвечает Вера, наблюдая за моими неуклюжими манипуляциями с чашкой.
Видя, что я достаю сигарету, хозяйка услужливо подает мне пепельницу и продолжает чаепитие. Просто удивляешься, как люди могут испытывать наслаждение, наливаясь горячей водой.
— У меня недоверие — нечто вроде профессионального вывиха. Но вы — врач… Притом — детский врач…
— Детские врачи — не дети.
— Принято. Итак, ваш дядя сказал, что уехал в провинцию, но вы в этом не уверены. Можете объяснить, откуда такое недоверие к близкому родственнику?
— Вы очень быстро делаете свои заключения… — * замечает Вера, и я не пойму, иронизирует она или нет.
— Но я прав?
— Вы правы.
— Итак?
— Вы правы. Но вы очень просто ставите вопросы, касающиеся самых сложнах вещей. Как я могу в двух словах сказать, откуда идет мое недоверие, если оно накапливалось в течение многих лет?
— Но я не прошу, чтобы вы отвечали в двух словах. Я не буду считать ваши слова. И вообще, как раз сегодня, в силу некой случайности, располагаю временем. Так что вы спокойно можете рассказать мне все, что знаете о вашем дяде: с какого времени вы здесь живете, каков его образ жизни, когда и почему он уезжает и тому подобное…
При этих словах я снова достаю сигареты и предлагаю хозяйке, чтобы придать дружеский характер предстоящему разговору. Вера ставит пустую чашку на поднос, берет сигарету и закуривает. Потом смотрит на меня вопросительно:
— Попался на какой-нибудь афере?
— На какой афере он может попасться?
— Откуда же я знаю. Раз вы им интересуетесь…
— Если я им интересуюсь, значит, есть причины. И это достатачное основание для того, чтобы сознательная гражданка исполнила свой долг. Итак?
— Не знаю, что именно вас интересует. В сущности, я знаю Танева только три года. Поселилась я здесь за год до окончания университета. До той поры я только слышала, что у меня есть дядя. Я его никогда не видела, и мне даже в голову не приходило его искать. Они с моей матерью уже много лет в ссоре. Он сам нашел меня: у него была свободная комната, и он хотел уступить ее мне, бесплатно, чтобы к нему не поселили чужих людей. Моя мать живет в Видине на учительскую пенсию и не может помогать мне, так что я всегда жила на свою стипендию. Поэтому предложение Танева меня устраивало. Тогда я даже не подумала, откуда такая неожиданная заботливость по отношению к бедной родственнице. Вскоре я это поняла. Танев любил, как он сам говорил, "мир юности", а ко мне, естественно, часто приходили подруги. В таких случаях заходил и он, развлекал нас довоенными анекдотами, угощал конфетами и коньяком, пока однажды я не попыталась объяснить ему, что поселилась тут не для того, чтобы устраивать ему вечеринки, а для того, чтобы учиться, и если ему нужны гости, пусть приглашает их к себе. Он, кажется, только того и ждал, потому что с тех пор действительно стал приглашать к себе моих подруг…
Я гашу сигарету в пепельнице и после некоторого колебания закуриваю снова.
— Значит, обаятельная личность, — замечаю.
— Обаятельная личность? Вы его видели?
— Только на фотографии, — признаюсь честно.
— Когда вы увидите его в натуре, вы поймете, насколько он обаятелен. Обаяние его идет от денег. С дамами он всегда очень щедр. Уставит весь стол закусками и бутылками, включит проигрыватель… Некоторым девушкам только этого и надо… Что до обаяния, то я не помню, чтобы он "обаял” кого-нибудь, кроме, может быть, Мими…
— Мими? — повторяю я.
— Кажется, ее имя фигурирует на табличке у двери?
Вера кивает утвердительно.
— Она самая. Работает в аптеке. Неплохая девушка… Впрочем, какая девушка… Ей около тридцати. Но она немного…
