Райнов Богомил - Человек из прошлого
Публика в "Савое" была более эклектичной, но с преобладающим большинством женщин. Дамы в небрежноэлегантных позах располагались за столиками. Они сидели, закинув ногу на ногу, на них были шелковые чулки, такие блестящие и такие оранжевые, что ноги казались отлитыми из меди и тщательно натертыми тальком. Лица дам были очень белыми, неправдоподобно белыми — пудру в то время не экономили. На фоне этого мелового или мучного тона выдавались ужасающе красные губы, которым неизменно сообщалась форма сердца "а-ля Марта Эгерт". Следующая клетка — "София" — была трехэтажной, здесь пузырилась светская молодежь, всевозможные сынки и дочки, здесь играл оркестр и можно было танцевать. Что касается "Царя- освободителя", то там царила беспросветная скука: писатели, художники и всевозможные интеллектуалы. Многие из них уже с утра занимались поисками денег на чашку кофе, которую смаковали всю оставшуюся часть дня за каким-нибудь столиком.
Оживление царило не только за витринами, но и на самом бульваре. Сливки столичной молодежи образовывали два встречных потока, люди критически оглядывали друг друга, тут и там звучали обрывочные реплики: "Куда подадимся вечером?", "Дай пять монет до завтра", "Лакомая девушка" и так далее. В толпе мелькали несовершеннолетние продавцы газет, кричащие до хрипоты: "Новая победа Роммеля!", "Самоубийство двух любовников на Горнобанском шоссе", "С завтрашнего дня — новые нормы растительного масла и сахара!". А вдоль тротуаров ползли свободные от лимита на бензин "мерседесы" новоиспеченных крезов и серо-зеленые "опели" немецких офицеров.
Заворачиваю на улицу Раковского, удивляясь, откуда нахлынула в мою голову вся эта ретроспекция.
Причина, наверно, в том, что я собираюсь посетить одного из героев давнего прошлого — Лазаря Тапева. Предполагаю, что указанная личность давно утратила свой блеск. Точно так же, как и бывшее заведение, мимо которого в данный момент я прохожу: когда-то здесь был роскошный нМаксим-бар" с заграничными бар-дамами, а сейчас это обыкновенная столовая.
Продолжаю спускаться по улице в сгущающихся сумерках и в сгущающейся толпе молодежи, мало интересующейся превратностями истории улицы, по которой она фланирует. К не очень ободряющим воспоминаниям из прошлого у меня примешиваются и неприятности настоящего. Вообще я испытываю тягостное настроение школьника, приближающегося к своей любимой школе, не выучив уроков. Упомянутый Танев, очевидно, — хитрая лиса, а я иду в лисью нору, не имея достаточного представления о хитростях ее хозяина. Такие импровизированные встречи обычно приводят к результатам, противоположным ожидаемым: вместо того, чтобы заставить пациента раскрыться, ты только преждевременно его будоражишь, и он спешит еще тщательнее скрыть все, что возможно. К несчастью, у меня нет иного выбора. Когда в меню значится одна фасоль с мясом, бесполезно спрашивать, подают ли здесь индейку с каштанами или только с кислой капустой.
Жилище "лисы" помещается в старом солидном четырехэтажном доме недалеко от центра. "Лиса" занимает одну из двух квартир бельэтажа. При этом — в дамском окружении. На двери — табличка:
Лазарь Танев — звонить 1 раз.
Вера Танева — звонить 2 раза.
Мими Петрова — звонить 3 раза.
Звоню, согласно указанию, один раз и, пока жду, разглядываю включатель света. Кнопка старомодная, весьма расшатанная, но совершенно исправная. Никакой опасности стать жертвой электрического тока. Опасность тут, скорее, иного рода: на лестнице ужасно дует. Это вынуждает меня снова нажать на кнопку. Поспешите же, господин Танев.
Танев, однако, совсем не спешит. Странно. Мне, насколько я помню, денег он не должен. И вообще ничего не должен, кроме небольшого объяснения. А вот не открывает же…
"Ничего, — говорю себе, — пойдем по порядку номеров". И в третий раз нажимаю на кнопку, но сейчас даю уже два звонка. В ответ слышу отчетливый стук дамских каблучков, щелкает секретный замок, и на пороге появляется красивая молодая женщина — по-видимому, второе лицо из списка на дверях.
— Товарищ Танева?
Танева кивает и оглядывает меня несколько растерянно — может быть, потому, что свет на лестнице в этот момент гаснет и физиономия моя во мраке, вероятно, внушает определенное беспокойство. Спешу успокоить хозяйку, предъявляя служебное удостоверение.
— Несколько вопросов…
— А именно?
— Может быть, мы войдем в квартиру?
— Почему же нет, пожалуйста!
Молодая женщина отходит в сторону, пропуская меня, но при этом лицо ее не выражает энтузиазма. Провожу машинально по щекам. Борода моя еще не отросла. Интересно, что не нравится во мне этой даме?
Входим в просторный холл. Часть помещения отгорожена бархатной темно-зеленой шторой. В оставшейся части размещена дорогая крупногабаритная мебель тридцатых годов, полировка в свое время тоже, вероятно, сообщала ей зеленоватый оттенок, но сейчас она неопределенного цвета. Свисающая с высокого потолка хрустальная люстра потемнела и покрыта пылью. В углу тускло мерцает лампа под огромным абажуром из розовой материи с коричневатыми пятнами от влаги. На стенах висят друг против друга два больших альпийских пейзажа с интенсивно-красными от заката ледниками. Что-то претенциозно-безвкусное и вместе с тем обветшавшее и поблекшее было в этом холле, в котором как бы запечатлелись следы мещанской сытости и давнишних кутежей. В приоткрытую дверь видна ярко освещенная комната. В нее и ВЕОДИТ меня хозяйка. Между холлом и светлой комнатой всего лишь одна дверь, но, переходя порог, человек попадает из одной климатической зоны в другую. И причина этого ощущения не только в том, что комната хорошо прогрета электрическим радиатором. Стены свежевыкрашены в бледно-зеленый цвет. На одной из них висит под стеклом большая репродукция с подсолнухами, которая, насколько простираются мои познания в искусстве и насколько можно верить подписи, отпечатана с картины Ван Гога. Низкий гардероб, кровать, маленький письменный стол и четыре табуретки — все сделано из белого дерева, — вот и вся меблировка. Светло, приветливо и дышится свободно.
На столе огромный букет белых хризантем и несколько раскрытых книг. В пепельнице тлеет сигарета. Эти детали вместе с довольно кислым выражением лица хозяйки объясняют мне ситуацию.
— Значит, что же получается? Только человек сел за работу, и какой-то идиот приходит ему мешать… Что-то в этом роде, не так ли?
Танева слегка улыбается, и мне кажется, что лед начинает таять.
— Да, именно так. Исключая, конечно, резкость определения.
Она замечает, что я с интересом разглядываю мебель, и добавляет:
