Жорж Сименон - Сомнения Мегрэ
Из всех остальных Люка был бы наиболее подходящим, поскольку обладал отличным чутьем и был ловким, но у Люка имелся один недостаток: его профессия легко угадывалась по внешнему виду.
Он выбрал молодого Лапуэнта, менее опытного, зато часто сходившего за студента или молодого клерка.
— Слушай, малыш…
Комиссар долго и лениво давал ему инструкции с огромным числом подробностей, поскольку сами эти инструкции по сути своей были очень расплывчаты. Сначала зайти в «Лувр» купить какую-нибудь игрушку и, не задерживаясь, уйти. Цель: «срисовать» Мартона, чтобы затем безошибочно узнать его.
Потом, во время обеденного перерыва, встать у служебного входа и проследить за специалистом по игрушечным поездам.
Вечером, при необходимости, повторить маневр. А между делом, во второй половине дня заглянуть в торгующую бельем лавку на улице Сент-Оноре.
— На вас ведь не написано, что у вас нет невесты…
Лапуэнт покраснел, потому что так и было. Вернее, почти так, потому что его помолвка не была пока что заключена официально.
— Можете, например, купить для вашей невесты ночную рубашку. Желательно не очень дорогую.
— Вы думаете, — робко возразил Лапуэнт, — что невестам дарят ночные рубашки? Это не слишком интимный подарок?
Дальше будет видно, как узнать побольше о чете Мартонов и свояченице Ксавье, не раскрываясь перед ними.
Лапуэнт ушел, а Мегрэ взялся за работу, подписывая документы, разбирая почту, выслушивая доклады инспекторов по маловажным делам. Но на заднем фоне его забот тем не менее постоянно присутствовали Мартон и его жена.
У него была слабая надежда, в которую он не очень верил: вот сейчас ему сообщат, что Ксавье Мартон просит принять его.
Почему бы нет? Может быть, вчера он ушел в то время, когда Мегрэ выходил к начальству, потому что ему требовалось к определенному сроку вернуться в магазин?
В таких местах строгая дисциплина, о чем Мегрэ знал лучше многих, ибо в начале своей карьеры два года проработал в отделе полиции, обеспечивающем охрану универмагов. Отсюда его знание их атмосферы, механизма работы, правил и интриг.
В полдень он отправился обедать на бульвар Ришар-Ленуар и наконец-то заметил, что его уже третий день подряд кормят жареным мясом. Он вовремя вспомнил о визите жены к Пардону. Она, должно быть, ожидала, что он удивится новому меню, и, очевидно, заготовила более или менее правдоподобное объяснение.
Он не поставил ее в это положение, вел себя с нею нежно, возможно даже слишком, потому что она посмотрела на него с некоторой тревогой.
Разумеется, он не все время думал о троице с авеню Шатийон. Память возвращалась к этому делу время от времени, какими-то короткими мазками, словно подсознательно.
Это немного напоминало паззлы — раздражало его, как паззлы, к которым возвращаешься помимо своей воли, чтобы поставить на место очередной кусочек. Разница с паззлом заключалась в том, что в данном случае кусочками головоломки были люди.
Не был ли он слишком суров с Жизель Мартон, у которой, когда она уходила от него, дрожала губа, как будто женщина должна была вот-вот расплакаться?
Возможно. Он сделал это не нарочно. Его профессия — все знать. Скорее она была ему симпатична, как, впрочем, и ее муж.
Он симпатизировал супружеским парам, и его всякий раз расстраивало, когда между мужчиной и женщиной, любившими друг друга прежде, возникали разногласия и ссоры.
А эти двое наверняка любили друг друга, еще когда работали в универмаге «Лувр» и у них была жалкая двухкомнатная квартирка без удобств над мастерской.
Мало-помалу они улучшили жилищные условия. Ремесленник уехал, они заняли первый этаж, который, по словам Жанвье, превратили в элегантную комнату, построили внутреннюю лестницу, чтобы не надо было выходить на улицу, переходя с этажа на этаж.
Теперь у обоих был, что называется, хороший достаток, даже машину купили.
И все-таки что-то у них в семье не так, это очевидно. Но что?
У него в голове мелькнула мысль, которая возвращалась еще несколько раз. Его занимал визит Мартона к доктору Стейнеру, поскольку за все годы работы в полиции он не припоминал ни одного случая, когда человек сам обращался к невропатологу или психиатру, чтобы спросить: «Как вы считаете, я сумасшедший?»
Мысль Мегрэ заключалась в том, что Мартон, случайно или нет, мог прочитать трактат по психиатрии, наподобие того, что накануне вечером читал сам комиссар.
Вспоминая людей с авеню Шатийон, Мегрэ отвечал на телефонные звонки, принял торговку, жаловавшуюся на кражи с прилавков, которую он отослал в районный комиссариат, и заглянул в кабинет инспекторов, где по-прежнему стоял полный штиль.
Лапуэнт не подавал признаков жизни, и около пяти часов Мегрэ вернулся в свой кабинет и стал выводить на желтой папке буквы, складывавшиеся в слова.
Сначала он написал: фрустрация.
Ниже: комплекс неполноценности.
Эти термины Мегрэ не употреблял в повседневной речи и относился к ним настороженно. Несколько лет назад к нему прислали одного инспектора, окончившего университет. На Набережной тот продержался всего несколько месяцев и сейчас, кажется, работал в адвокатуре. Парень читал Фрейда, Адлера и еще нескольких им подобных авторов, которые произвели на него такое сильное впечатление, что он все дела объяснял с точки зрения психоанализа.
Он ошибался во всех случаях, и коллеги по бригаде прозвали его «инспектор Комплекс».
Случай Ксавье Мартона был не менее любопытным, потому что тот казался сошедшим прямиком со страниц книги, которую Мегрэ читал вчера вечером и в конце концов с раздражением захлопнул.
Целые страницы книги рассказывали о фрустрации и ее влиянии на поведение индивида. Приводились примеры, которые вполне могли быть списаны с Мартона.
Воспитанный в приюте, он провел детство на бедной ферме в Солони, с грубыми, необразованными крестьянами, отнимавшими у него книгу всякий раз, когда заставали его за чтением.
Тем не менее он буквально глотал любое печатное слово, которое мог достать, от бульварного романа до научного трактата, от инструкции по пользованию каким-нибудь прибором до поэм, глотал без разбору — и хорошее, и плохое.
Свой первый в жизни шаг он сделал, поступив работать в универмаг, где поначалу ему поручали самую тяжелую и непрестижную работу.
Характерный факт: как только у Мартона появились средства, он переселился из более или менее жалкой меблированной комнаты, в которых селятся почти все приезжающие в Париж, в свое собственное жилище. И пусть это была двухкомнатная квартирка в глубине двора; пускай мебель была скудной, а удобства почти отсутствовали, но здесь он был дома.
