Рекс Стаут - Иммунитет к убийству
— Я не осмелился бы на них настаивать. — Безусловно, он был дипломат. — Позвольте еще раз выразить вам свою признательность. У меня еще одно небольшое дело, но, может быть, я вас отвлекаю?
— Вовсе нет. Я просто жду, как и все в этом доме, когда приедет генеральный прокурор.
— Тогда я в двух словах. Мистер Феррис сообщил мне о своем разговоре с мистером Брэгэном, который имел место в вашем присутствии. Он счел своим долгом сделать это, так как в разговоре упоминалось мое имя, и речь шла о моей миссии в вашей стране. Я сказал, что глубоко признателен ему за эту информацию и выразил надежду, что он откажется от своего намерения передать ее генеральному прокурору. Мы обсуждали эту проблему в течение некоторого времени, и он в конце концов согласился, что его решение было неудачным, что оно может нанести ущерб переговорам, в успехе которых мы оба заинтересованы. Он выразил сожаление по поводу своей горячности, побудившей его пойти к вам, а затем, после того, как он увидел у вас мистера Брэгэна, и совершить то, что он совершил. Он глубоко раскаивается. Не будет преувеличением сказать, что он сейчас в отчаянии, поскольку считает, что скомпрометировал себя, разговаривая с мистером Брэгэном в присутствии свидетелей, а идти к вам и мистеру Гудвину с просьбой вычеркнуть этот эпизод из памяти он считает бесполезным. Я сказал ему, что просьба поступить благородно, обращенная к благородным людям, никогда не может быть бесполезной, и что я лично обращусь к вам с такой просьбой. Что я сейчас и делаю. Поверьте, сообщение кому бы то ни было и где бы то ни было о вспышке мистера Ферриса в присутствии мистера Брэгэна не может послужить никакой полезной цели.
Вулф хмыкнул.
— Я вам, конечно, верю. Здесь я могу им дать самые твердые гарантии. — Он повернулся. — Арчи?
— Да, сэр.
— Все, что мистер Феррис сказал сегодня мистеру Брэгэну, мы уже забыли, и никакие побуждения, от кого бы они ни исходили, не смогут освежить нашу память. Вы согласны?
— Да, сэр.
— Речь идет о нашем благородстве. Ваше честное благородное слово?
— Договорились. Мое честное благородное слово.
Он повернулся.
— И мое тоже, сэр. Этого достаточно?
— Вне всякого сомнения. — Келефи, казалось, не шутил. — Мистер Феррис будет в восторге. Что касается меня, то я просто не знаю, как выразить свою благодарность. Надеюсь, вы позволите мне вручить вам это, как ее скромный знак. — Он приподнял левую руку и пальцами правой начал стягивать перстень с изумрудом. Тот немного заупрямился, но после нескольких рывков и вращательных движений поддался. Он потер его о рукав пиджака и повернулся к жене.
— Я думаю, дорогая, — сказал он, — будет более уместным, если вручишь его мистеру Вулфу ты. Ты хотела прийти сюда, чтобы поблагодарить его, а это символ нашей благодарности. Пожалуйста, попроси, чтобы он его принял.
Она, казалось, замялась на секунду, и мне подумалось, уж не клюнула ли она на мою идею с сережкой, и теперь ей жалко с ним расставаться. Потом она, не глядя, взяла его и протянула Вулфу.
— Примите это, прошу вас, от всей души, — сказала она так тихо, что я еле расслышал. — Как символ нашей признательности.
Вулф мяться не стал. Он взял его, мельком взглянул и зажал в кулаке. Я думал, он сейчас рассыплется в любезностях, выдаст что-нибудь большое и цветистое, но он, как всегда, меня удивил, что уже само по себе не удивительно.
— Это совершенно не обязательно, мадам, — сказал он ей. Он повернулся. — Совершенно не обязательно, сэр.
Келефи уже стоял. Он улыбнулся.
— Будь это обязательно, это не доставило бы мне такого удовольствия. Мне нужно поговорить с мистером Феррисом. Еще раз огромное вам спасибо, мистер Вулф. Пойдем, дорогая.
Я шагнул вперед и открыл им дверь. Они проследовали мимо, одарив меня дружелюбными улыбками, без изумрудов; я закрыл дверь и подошел к Вулфу. Свет от окон, которые были далековато, начал угасать, он включил торшер рядом с креслом и любовался камнем в его свете. Я стал любоваться тоже. Он был размером с лесной орех.
— Может быть, мое честное благородное слово, — сказал я, — и не такое благородное, как ваше, но оно тоже кое-чего стоит. Вы носите его с понедельника по пятницу, а я по субботам и воскресеньям.
Он хмыкнул.
— Ваш рабочий чемоданчик у вас ведь с собой?
— Да, там у меня пистолет.
— Мне нужна лупа, самая сильная, пожалуйста.
Я пошел к себе, отпер чемоданчик, достал лупу и вернулся. Он взял ее, долго рассматривал изумруд, потом передал и его, и лупу мне. Я решил, что тем самым меня как бы берут в долю, поэтому принялся изучать сей символ благодарности спереди, сзади и с боков.
— Я не специалист, — сказал я, возвращая перстень ему, — и, может быть, это коричневое пятнышко в самом центре добавляет ему и редкости, и красоты, но, на вашем месте, я бы отдал его обратно и попросил взамен хороший чистый камень, вроде того, который я недавно видел в витрине «Булворта».
Комментария не последовало. Я пошел к себе отнести лупу в рабочий чемоданчик. Если я хочу напрячь его на предложение Брэгэна, то нужно торопиться, время истекает. Я заготовил свой первый залп и вернулся к нему в комнату, но, сделав пару шагов, остановился, как вкопанный. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами, а губы его работали вовсю. Он вытянул их вперед, потом втянул обратно… вытянул втянул… вытянул… втянул…
Я стоял и смотрел. Это случается только тогда, когда мысли у него в голове несутся во весь опор, шарики вращаются на всю катушку, а провода поют от напряжения. Сейчас-то что? О чем это он? Притворяется? Исключено: он, конечно, притворщик, но этот феномен он еще при мне ни разу не имитировал. Когда он сидит вот так с закрытыми глазами и двигает губами взад-вперед, это значит, что он работает, работает по-настоящему. Но над чем? Никаких клиентов, никаких доказательств, никакой головной боли, кроме одной: как поскорее забраться в машину и уехать. Тем не менее, у нас существует порядок: если на него накатывает такое, то его нельзя отвлекать ни под каким видом, поэтому я отошел к окну и стал смотреть, что творится на улице. Полицейский все стоял на своем посту, спиной ко мне. Солнце село за деревьями, а может, и за горизонтом; сгущались сумерки. Если смотреть все время в одну точку, то не заметно, как наползает темнота, а если посмотреть тридцать секунд в одну точку, а потом на тридцать секунд быстро перевести глаза в другую, то можно заметить. Я научился этому в Огайо, примерно в те же времена, когда поймал свою первую форельку.
Голос Вулфа заставил меня обернуться.
— Который час?
Я взглянул на запястье:
— Без двадцати восемь.
Он уже сидел прямо и щурил глаза от света.
