Николас Блейк - Голова путешественника. Минута на убийство (сборник)
– А я вам говорю, это было не тогда! Я…
– Ванесса, не надо спорить с матерью, – ласково перебил ее Роберт Ситон. – Ну какое это имеет значение в самом деле?
– Подвергается самомнению моя искренность! – воскликнула Ванесса с видом Жанны д’Арк, идущей на костер. Лайонел развеселился, глядя на нее.
– Сомнению, толстуха, сомнению, – поправил он, давясь от смеха. – А может, ты хотела сказать – съедению? Пожалуйста, не путай.
– Как хочу, так и говорю, а я хочу сказать «самомнению». Не знаю, почему это слово тебе не нравится, – сохраняя ледяное спокойствие, парировала сестра. – И не называй меня толстухой. Тебе следовало бы с большим уважением относиться к женщинам!
Ленч продолжался в самой милой и дружелюбной атмосфере. Домочадцы по-семейному подтрунивали друг над другом, шутили по поводу вещей, которые знали только они. Финни Блэк ловко обслуживал всех, хихикая и булькая при каждом взрыве смеха молодых Ситонов. Найджел отметил про себя, что обитатели Плаш-Мидоу довольно легко относятся к недавнему, еще совсем тепленькому «местному убийству».
Но он ошибался. После ленча, когда Лайонел и Ванесса вышли из комнаты, миссис Ситон сама вернулась к девочкиному «сну»:
– Мы сочли за лучшее утверждать, что ей все привиделось, но она на самом деле видела нас с Робертом в ту ночь. Лучше я объясню, – она посмотрела на мужа, – поскольку мистер Стрейнджуэйз дал понять, что ночь с четверга на пятницу может иметь большое значение.
И она рассказала, что Финни Блэк всегда во время грозы приходит в сильное возбуждение. Раньше уже несколько раз случалось, что он бродил по дому или вокруг в состоянии полного отключения («как ребенок – очень впечатлительный ребенок»). Они зашли к нему в спальню, проверить, все ли с ним в порядке. В комнате никого не было. Тогда они вышли на улицу и стали искать во дворе и вокруг, звали его ласково и негромко, чтобы не испугать еще больше.
– Ну и как, нашли вы его? – спросил Найджел.
– Тогда не нашли. Он объявился через час, промокший до нитки, – ответил Роберт.
Понизив голос, миссис Ситон доверительно проговорила:
– Знаете, Ванесса – очень впечатлительная девочка. И она… так и не привязалась к Финни. Вот почему мы не можем сказать ей правду. Было бы в высшей степени неправильно, если бы она узнала, что Финни иногда бродит в темноте по дому.
Найджел подумал про себя, что еще неправильнее не предупредить Ванессу, что как-нибудь среди ночи к ней в комнату может забрести совершенно невменяемый карлик, бормочущий непонятные слова. Впрочем, это его не касается, это дело ее родителей. Найджел подумал, не спросить ли их, почему они держат Финни Блэка в доме, если Ванесса его не выносит, но передумал и сказал следующее:
– Да-да, понимаю. Тогда все ясно. Но скажите, миссис Ситон, – вы и ваши предки так давно живете здесь, столько времени связаны с деревней; вы, наверное, знаете историю каждой семьи, – так вот, скажите мне, пожалуйста, не помните ли вы, чтобы кто-нибудь из жителей покидал деревню лет девять или десять назад, да еще при загадочных обстоятельствах? Этому человеку было тогда лет сорок пять – пятьдесят, и до своего отъезда он всю жизнь прожил в этих местах или, во всяком случае, досконально знал окрестности.
Закончив свой вопрос, Найджел был совершенно ошарашен тем, какое впечатление он произвел на хозяина и хозяйку. Желтоватое лицо миссис Ситон вспыхнуло пунцовым цветом, большие, с крупными костяшками, руки вцепились в подлокотники кресла. Роберт Ситон вынул изо рта трубку и в буквальном смысле слова с раскрытым ртом уставился на Найджела.
Когда Найджел закончил говорить, в комнате установилась гнетущая мертвая тишина. Затем Ситоны заговорили одновременно и одновременно остановились.
– Знаете, удивительное дело… – Поэт сделал вторую попытку. – Верно, Джанет? Я хочу сказать, что ваше описание, Стрейнджуэйз, совершенно подходит… Но…
– Подходит кому?
– Моему старшему брату Освальду.
– Роберт, я не думаю, что мистер Стрейнджуэйз…
– Но оно и в самом деле подходит! – Ситон нетерпеливым жестом отмел возражения жены. – Это было десять лет назад. И ему было… дайте сообразить, пятьдесят, нет, сорок девять. И он, безусловно, знал окрестности деревни как свои пять пальцев.
– Но я не думаю, что он исчез при загадочных обстоятельствах, – возразил Найджел. – Он уехал за границу? Где он находится сейчас?
– О нет, – ответил Роберт Ситон. – Он не уезжал за границу. Однажды он просто пропал. И… ну, на следующий день я услышал, что он утопился, бедняга.
Темное прошлое
Перед тем как расстаться, они договорились, что Найджел переберется в Плаш-Мидоу в понедельник. Это значило, что он сможет провести с Полом еще целый день. Пересекая двор по направлению к амбару, Найджел думал о том, как удачно все складывается: он сможет посвятить всю будущую неделю изучению рукописей Роберта Ситона, не отвлекаясь при этом на грустные мысли и пересуды по поводу преступления в Ферри-Лейси: после всего с такой искренностью рассказанного поэтом Найджелу и в голову не могла прийти мысль, что гостеприимство ему оказывает убийца. Смешно даже подумать об этом! Жаль, конечно, что Освальд Ситон утопился десять лет тому назад. Теоретически он был именно то, что надо, чтобы дорисовать убедительную картину преступления: в семью возвращается «паршивая овца», все в панике, возможно, он начинает их шантажировать – оторвать ему голову, и дело с концом. Найджел вполне мог представить себе, что Джанет не остановится ни перед чем, чтобы сохранить существующее положение вещей. Но эту мысль, слава Богу, можно было теперь выбросить из головы.
Найджел обошел вокруг амбара, по привычке отметив про себя, что единственная дверь домика выходит во двор, а с другой стороны через французские окна можно выйти на подъездную дорожку, которая ведет на улицу; там же разбит маленький, аккуратненький, обнесенный заборчиком садик: розовые кусты, лужайка, несколько яблонь. Полюбовавшись садиком, Найджел повернулся и увидел, что Мара Торренс как раз растворяет французские окна. Она пригласила его в студию, которая оказалась просторным прохладным помещением с высоким потолком, занимавшим половину длины амбара; ослепительно белые стены переходили вверху прямо в сводчатую деревянную крышу. Оставшаяся часть амбара была разделена на две части: внизу, на первом этаже, кухонька и рабочие комнаты, а наверху три маленькие спальни и ванная. Забраться на второй этаж, когда-то служивший сеновалом, можно было по крутой лесенке из студии; сеновал-чердак, огражденный балюстрадой, смахивал снизу на балкончик для оркестра.
