Лидия Будогоская - Повесть о рыжей девочке
Ева снова взглянула. В руке у начальницы еще что-то, просто листочки. Уж очень смятые листочки — их, должно быть, читали, читали без конца. Один как будто зелененький. Что-то знакомое. Ева вдруг побледнела от ужаса: письма Коли!
— Я знаю, кто вам писал, — говорит начальница. — Я ручаюсь, что сегодня же он искренне раскается в сделанной глупости и прекратит с вами знакомство. Стыдитесь, Ева Кюн. Вы с таких лет стараетесь завязывать романы, вместо того чтобы сидеть над книгой. Я бы сказала, что это наглость — швырять любовные записки в мои окна. Вас следовало бы исключить, — вы можете дурно повлиять на ваших подруг. Я вас не исключаю только по усиленной просьбе вашего отца. Но мы будем следить за вами, не спуская глаз.
Начальница повернулась и пошла. Высокая, прямая, с гордо откинутой головой.
Ева смотрит ей вслед. Ева уже не бледная. Кровью налились уши, щеки, лоб, вся голова пылает.
Еве кажется — сейчас она задохнется от тоски.
И вдруг вспомнила: вот он, мамин конвертик. Улыбнулась, схватила синий конвертик и прижала к лицу.
Вдруг кто-то вздохнул рядом. Жужелица! Сложила руки на брюшке, стоит и смотрит на Еву.
— Ну, — сказала Жужелица, — и я пойду. Ты читай, никто тебе мешать не будет.
Как-то особенно сказала и исчезла.
Ева села на парту, разорвала конверт и читает:
«Дорогая моя девочка!»
Ева дальше не может читать. Теплом и лаской повеяло от первых строк. Ева плачет, растроганная. Потом вытерла глаза, закусила кончик носового платка и читает дальше.
«Я получила твое письмо, оно меня очень взволновало. Я знаю, с папой очень тяжело жить. Давно бы ты была со мной, но папа отказывается давать мне сумму денег, которая нужна на твое воспитание. За помощью к бабушке я не могу обратиться. У бабушки совсем мало денег. Она больна и беспомощна, ей самой нужно, чтобы прожить свой век. Если бы мы с тобой были вместе, мы бы не смогли жить прилично, мы бы даже нуждались. Ева, родная девочка, ты, наверное, еще не знаешь, что ничего на свете нет страшнее нужды. Пока ты у папы, он поневоле должен давать тебе все необходимое. Подумай об этом, дорогая детка; будь умницей, и потерпи».
Ева разрыдалась над письмом от отчаяния.
Ева не видит — за дверью класса Жужелица приподнялась на цыпочки, смотрит на Еву сквозь стекло и с сокрушением покачивает головой.
Ева бредет по улице с распухшим от слез лицом. Она так занята мыслями о мамином письме, что совсем не замечает дороги. Ева не хочет думать ни про какие деньги. Нужда тоже не кажется ей страшной. Ведь нуждаются же Симониха, Нина и Талька Бой. И что же? И ничего. А веселые какие. Если бы кто-нибудь знал, как часто им завидует Ева.
Мама отказывается от Евы по причинам, по мнению мамы, очень важным. А Ева думает, что причины совсем не важные. Мама меньше любит Еву, чем Ева воображала. Вот и все. Ева останавливается на улице и плачет. «Довольно, довольно реветь», — приказывает себе Ева с яростью. И бредет дальше.
Пусть мама не любит Еву так сильно, как Ева думала, как Еве бы хотелось. Ева любит маму по-прежнему. По-прежнему. Мама много видела горя от папы, мама слабенькая, мама боится всего, нужды особенно. И вот, когда Ева вырастет, Ева станет сильной, Ева сама будет зарабатывать деньги. Самое это ужасное — брать от кого-нибудь деньги. Папа с ворчаньем давал деньги маме и Еве дает с ворчаньем. И за свои деньги требует покорности. Ужасно! Да, при первой же возможности Ева будет сама зарабатывать, сама, всю жизнь сама. И давать маме.
А пока что Ева будет терпеть. Когда мама узнает, что папа женится, может быть, она сжалится над Евой и согласится взять Еву к себе, несмотря ни на что. Но Ева к маме не поедет, чтобы не быть ей в тягость.
Даже если мачеха начнет ее бить смертным боем. Не поедет. Ни за что. Ни за что.
Ева на целый час опоздала к обеду. С папой встретилась в столовой в дверях. Папа, одетый, в шинели, в фуражке, спешил куда-то из дома.
Столкнулись. Папа с бешенством посмотрел на Еву.
— Гадина, — проговорил он сквозь стиснутые губы. — Благодари бога, что я занят, что нет у меня ни минуты свободной. Я бы тебя выпорол. Я бы проучил тебя, как устраивать отцу скандалы на весь город.
Толкнул Еву нарочно и исчез. И весь день Ева не видела его. А на другой день вечером папина свадьба.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Полы натерли, выбили ковры, начистили ручки от дверей. С трех часов дня на кухне начали готовить. Стучат ножами, рубят сечками, неистово сбивают крем. В столовой грохот посуды, звон рюмок. Во всю длину растягивают стол. Папа раздраженно кричит на Настю. Настя мечется, топчется, носится то вниз по лестнице в кухню, то из кухни наверх.
Ева в своей комнате сидит над учебником немецкого языка и, заткнув уши, громко читает:
— «Es war ein kalter Winter».
Прочла, и сразу все вылетело из головы. Заниматься прямо-таки невозможно, когда весь дом вверх дном.
Ева в большой тревоге. Ева хочет попросить папу, чтобы папа отпустил ее сегодня вечером к Нине Куликовой. Еве очень не хочется быть на свадьбе.
«Придут гости, — думает Ева, — и будут на меня смотреть».
Все гости знали Евину маму, все будут думать: как эта девочка чувствует себя? А Еве грустно. Ева боится, что она не выдержит и разревется за свадебным столом. Слезы так и закапают в тарелку. Но как к папе подойти с просьбой? Папа зол на Еву. Страшно к папе подойти, страшно вымолвить слово. Ева все откладывает. Прислушивается к раздраженному голосу папы и ждет. Может быть, он станет немного добрее.
— «Es war ein kalter Winter», — снова читает Ева. И вдруг шаги. Папа. Открыл дверь и просунул голову.
— Ты в церковь не поедешь. Ты дома будешь встречать гостей. Надень светлое платье.
Как ножом отрезал и скрылся.
Ева не успела ответить, не успела опомниться. Теперь уж ничего не поделаешь. Придется надеть светлое платье. У Евы одно-единственное светлое платье, на распялке висит в шкафу. Ева просила, чтобы сшили ей светло-зеленое, а сшили ярко-розовое. Совсем не идет рыжим ярко-розовый цвет. Зеленый цвет, бледно-зеленый, как фисташки. Ева ни разу не надевала розового платья. И ни за что не наденет. Ни за что не выйдет к гостям рыжей мартышкой в ярко-розовом платье, чтобы над ней потешались целый вечер. Ни за что не выйдет в розовом, ни за что, хоть режьте Еву на куски.
— «Es war ein kalter Winter», — прочла Ева с отчаянием.
Завтра Кориус вызовет. Весь параграф 137 нужно знать наизусть. А тут пристают и не дают заниматься.
Снова шаги, снова папа. Дверь распахнулась, и Ева видит через дверь — все комнаты освещены, и папа в дверях уже в блестящем мундире.
