Дороти Сэйерс - Встреча выпускников
— Извините меня, мадам директор, мисс, — сказал Пэджет. — А-а, вы здесь, майор. Прямо на самом дне кучи. Пришлось перелопатить всю. — Он положил на стол большой ключ.
— Вы попробовали вставить его в дверь подвала?
— Да, сэр. Но не было никакой необходимости. На нём моя этикетка, видите: «Угольный подвал»!
— Легко запереть себя и спрятать ключ. Спасибо, Пэджет.
— Один момент, Пэджет, — сказала директриса. — Я хочу видеть Энни Уилсон. Пожалуйста найдите её и приведите сюда.
— Лучше не надо, — тихо сказал Уимзи.
— Конечно же надо, — отрезала директриса. — Вы сделали публичное обвинение против этой несчастной женщины, и будет только справедливо дать ей возможность ответить на него. Приведите её прямо сейчас, Пэджет. — Руки Питера сделали последний красноречивый жест, свидетельствующий, что он вынужден уступить. Пэджет вышел.
— Думаю, что это просто необходимо, — сказала экономка, — чтобы решить этот вопрос раз и навсегда.
— Вы действительно думаете, что это разумно? — спросила декан.
— Никто в этом колледже не может быть обвинён, — сказала директриса, — без того, чтобы быть выслушанным. Ваши аргументы, лорд Питер, кажутся в высшей степени убедительными, но улики могут иметь и некоторую другую интерпретацию. Энни Уилсон — без сомнения Шарлотта Энн Робинсон, но из этого не следует, что она стоит за всеми беспорядками. Я признаю, что против неё говорит многое, но это может быть фальсификацией или совпадением. Например, ключ можно было бросить в угольный подвал в любой из трёх прошедших дней.
— Я ходил повидаться с Джуксом… — начал было Питер, когда его прервал приход Энни. Опрятная и услужливая, как обычно, она приблизилась к директрисе:
— Пэджет сказал, что вы хотели видеть меня, мадам. — В этот момент её взгляд упал на газету, раскрытую на столе, и она вздохнула с длинным и резким шипящим звуком, в то время как её глаза обшаривали комнату взглядом затравленного животного.
— Миссис Робинсон, — сказал Питер быстро и спокойно. — Мы вполне можем понять, что вы чувствуете обиду — возможно, справедливую обиду — на людей, ответственных за трагическую смерть вашего мужа. Но как вы могли дойти до того, чтобы позволить своим детям помогать вам готовить эти ужасные записки? Разве вы не понимали, что, если что-нибудь произойдёт, их могут заставить выступить свидетелями в суде?
— Нет, не могут, — быстро сказала она. — Они ничего об этом не знали. Они только помогали вырезать буквы. Вы думаете, что я позволила бы им страдать? Боже мой! Вы не можете этого сделать…, я говорю, вы не можете так поступить… вы — животные, я бы сначала убила себя.
— Энни, — сказала доктор Бэринг, — должны ли мы так понимать, что вы признаёте себя ответственной за все эти отвратительные беспорядки? Я послала за вами, чтобы вы могли оправдаться от некоторых подозрений, которые…
— Оправдаться? Я? Я не стремлюсь оправдываться. Вы — самодовольные лицемеры, хотелось бы мне, чтобы вы привели меня в суд. Я рассмеялась бы вам в лицо. Как бы вы выглядели там, в суде, когда я рассказала бы судье, как эта женщина убила моего мужа?
— Мне чрезвычайно неприятно, — сказала мисс де Вайн, — слышать обо всём этом. Я ничего не знала об этом до сегодняшнего дня. Но у меня действительно не было никакого выбора, как поступить. Я не могла предвидеть последствий, но даже если бы могла…
— Вам было бы наплевать. Вы убили его, и вам наплевать. Я говорю, что вы убили его. Что он вам сделал? Какой вред он причинил хоть кому-нибудь? Он только хотел жить и быть счастливым. Вы вынули хлеб из его рта и обрекли его детей и меня на голод. Какое вам было до этого дело? У вас нет никаких детей. У вас нет мужчины, о котором нужно заботиться. Я знаю о вас всё. У вас когда-то был мужчина, и вы бросили его, потому что забота о нём причиняла вам слишком много беспокойства. Но разве вы не могли оставить в покое моего мужчину? Он сказал ложь о ком-то, кто стал тленом сотни лет назад. Никому не стало от этого хуже. Разве грязный клочок бумаги важнее, чем наши жизни и счастье? Вы сломали его и убили — ни для чего! И вы считаете, что эта работа для женщины?
— К большому несчастью, — сказала мисс де Вайн, — это было моей работой.
— Что общего у вас с такой работой? Работа женщины состоит в том, чтобы заботиться о муже и детях. Жаль, что я не убила вас. Жаль, что я не могу убить вас всех. Жаль, что я не могу сжечь дотла это место и все подобные места, где вы учите женщин браться за мужскую работу, чтобы сначала ограбить их, а затем убить.
Она повернулась к директрисе.
— Вы что, не понимаете, что вы делаете? Я слышала, как вы тут все сидите кружком и хнычете о безработице, но это вы… такие женщины, как вы, крадут работу у мужчин и разбивают их сердца и жизни. Неудивительно, что вы не можете найти мужчин для себя и ненавидите женщин, которые могут. Бог не допускает, чтобы мужчины попали в ваши руки, — вот что я вам скажу. Вы разрушили бы жизнь своих собственных мужей, если бы они у вас были, ради какой-нибудь старой книги или кусочка письма… Я любила своего мужа, а вы разбили его сердце. Если бы он был вором или убийцей, то я всё равно любила бы и поддерживала его. Он не собирался красть тот старый клочок бумаги, он его только припрятал. Это не имело никакого значения ни для кого. Это не помогло бы ни одному мужчине, женщине или ребёнку в мире, это не вылечило бы даже кошку, но вы убили его за это.
Питер поднялся и встал за мисс де Вайн, положив руку на её запястье. Она покачала головой. «Неподвижная, непримиримая, — подумала Харриет, — даже это не заставит её пульс сбиться хоть на один удар». Остальная часть профессорской выглядела просто ошеломлённой.
— О, нет! — сказала Энни, повторяя мысли Харриет. — Она ничего не чувствует. Ни одна из них ничего не чувствует. Вы забронзовевшие дьяволы, вы все заодно. Вы боитесь только за свои шкуры и несчастные репутации. Я напугала вас всех, не так ли? Боже! Я смеялась, наблюдая, как вы смотрите друг на друга! Вы даже перестали доверять друг другу. Вы не можете согласиться ни в чём, за исключением ненависти к порядочным женщинам и их мужчинам. Жаль, что мне не удалось разорвать глотки большинству из вас. Хотя и это было бы слишком хорошо для вас. Я хотела бы увидеть вас выброшенными, вынужденными голодать, как мы. Я хотела бы увидеть, как вы погружаетесь в сточную канаву. Я хотела бы увидеть вас осмеянными, опустившимися и презираемыми, какими были мы. Вам пошло бы на пользу поучиться мыть полы шваброй, чтобы заработать на жизнь, как это делаю я, и использовать свои руки для чего-то дельного, и ещё говорить «мадам» всякой дряни… Но уж, во всяком случае, трястись от страха я вас заставила. Вы не смогли даже узнать, кто всё это делал — вот чего стоят все ваши замечательные мозги. Ведь в ваших книгах нет ничего о жизни, браке и детях, правда? Ничего об отчаявшихся людях… любви… ненависти или о чём-нибудь человечном. Вы невежественны, глупы и беспомощны. Вы — сборище дур. Ничего не можете сделать сами. Даже вам — глупым старым ведьмам — пришлось позвать мужчину, который сделал всю работу за вас.
