Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
У билетной кассы, совсем не рассчитанной на столпотворение, как правило, стояла горланящая толпа и то и дело затевались потасовки между теми, кто не успел выяснить отношения на предыдущем вечере. Те, которым некогда, заполняли собой весь проход, то дерзко напирая плотной массой, то разбиваясь на группки, но у них никогда не возникало стычек с теми парнями, которые в это же время стекались на тренировку в спортзал, его двери были напротив. Правда, однажды бравому спортсмену, который протискивался сюда, оттесняя очередь чемоданчиком, двинули–таки по уху, но обидчикам вскоре пришлось за это поплатиться.
Часам к одиннадцати из–за отсутствия вентиляции в танцзале нечем было дышать, и тогда кривой Габис открывал двери черного хода, который вел прямо на улицу. Подбавлял кислороду. Тут уж кто угодно мог войти в зал и даже станцевать, если был без пальто или находил живую «вешалку». Безбилетников не выгоняли, так как до конца оставалось всего ничего. В тот памятный вечер, едва Габис толкнул дверь, в зал ввалилось с полдюжины боксеров и штангистов, косая сажень в плечах, да еще человек двадцать представителей других не менее мужественных видов спорта. Исход возможной схватки сомнений не вызывал, и потому местные заводилы (а в каждом клубе свои главари) выдали виновных без сопротивления. Триумфаторы, увы, не пришли к согласию, какую меру наказания избрать, и два–три наглеца, покусившихся накануне на честь спорта, отделались легким испугом и разве что парочкой оплеух. Но с тех пор задевать спортсменов было запрещено, вошло в силу нечто вроде вето или табу, и хотя в адрес спешивших на тренировку молодцов по–прежнему раздавались обидные реплики, но уж дорогу им уступали беспрекословно, а словесные уколы они сносили со стоическим спокойствием, считая их проявлением зависти и, может быть, даже невольного восхищения.
Как–то раз техникумовские девчата, серенькие и незаметные, заняли очередь в кассу – она растянулась на весь проход – и, томясь в ожидании, прислушивались, как распинается перед двумя разодетыми девицами парень в ярком клетчатом пиджаке. Подружки обиженно дулись, не понимая, с чего это мальчики липнут к размалеванным особам, красотой отнюдь не блещущим. Парень, жестикулируя, изображал, видимо, какое–то недавнее происшествие: «один пижон» приставал к его «даме», так что пришлось «съездить по вывеске». Изъясняясь, оратор сдувал с сигареты пепел, смачно сплевывал сквозь зубы, и его набриолиненный «кок» дергался вверх–вниз. Когда окурок стал жечь ему пальцы, пожелтевшие от табака, он небрежно выстрелил им через плечо, нимало не беспокоясь, что может попасть в кого–нибудь из очереди. Парень принадлежал к местному клану и был уверен в своей неприкосновенности, на остальных ему было в высшей степени наплевать, они для него просто не существовали.
Тлеющий окурок, описав дугу, попал в высокого скромно одетого юношу с чемоданчиком (вероятно, спортивные сумки еще не были изобретены). К очереди он не имел никакого отношения, просто проходил мимо. У молодых людей, маявшихся в ожидании входных билетов, проснулся интерес к дальнейшему развитию событий, хотя исход таких конфликтов всем был известен заранее. По неписаному ритуалу пострадавший должен был пробурчать себе под нос что–нибудь вроде: «Эй ты, поосторожней!» – чтобы хоть как–то среагировать на обиду и не уронить свое достоинство в глазах окружающих, а виновному полагалось пропустить сказанное мимо ушей.
Однако пострадавший ритуалом пренебрег, он схватил курильщика за рукав и рванул его к себе с силой, какую трудно было заподозрить в худощавом человеке.
– Подними! Здесь не помойка!
– А я те не дворник! – огрызнулся клетчатый пиджак.
– Подними, говорю!
Клетчатый пребывал в добродушном настроении, ведь на дворе стоял чудесный апрельский вечер, из танцзала доносился щемящий английский вальс, во время которого дозволялось прижимать к себе девушку теснее обычного, и ему совсем не хотелось ссориться, но положение, занимаемое в клане, налагало определенные обязательства. Все же он великодушно предоставил противнику возможность для отступления.
– Позови Федьку с Борькой! – велел он кому–то из очереди.
– Считаю до трех.
Клетчатый стиснул кулаки, прижал подбородок к ключице и набычился. Куда это подевались Федька с Борькой, черт бы их побрал!
Запахло потасовкой. Федька, работая локтями, пробивался сквозь толпу, зрители инстинктивно сторонились, чтобы ненароком не быть втянутыми в драку.
– Ты это мне? – шагнул вперед клетчатый пиджак.
– Подержи–ка! – долговязый протянул неожиданно чемоданчик подоспевшему Федьке. Стало ясно, что они знакомы.
– Не надо, Райво, это свой… – примирительно сказал Федька.
– Ах, здесь все свои? – забияка уловил поворот событий и решил выйти сухим из воды.
– Подними!
Клетчатый искательно посмотрел на Федьку. Но тот преспокойно держал врученный ему чемоданчик, и клетчатый прочел в его взгляде нечто вроде усмешечки: «Нарвался? Выкручивайся сам, а то вечно прячешься за мою спину!»
– Стану я из–за всякого дерьма… – засопел клетчатый и, расталкивая очередь, принялся искать злополучный окурок, но его скорее всего втоптали в землю.
Увидев, что поднимать больше нечего, долговязый щелкнул обладателя клетчатого пиджака по носу, сказав ему: «Свинья ты!», забрал чемоданчик и тихо–мирно пошел рассказывать Федьке про свои дела: его включили в резерв сборной, трех тренировок в неделю мало, надо являться ежедневно. А клетчатый вдруг сник и куда–то испарился, Зайга его в тот вечер больше не видела.
Одни похоронные процессии сменялись другими, одни музыканты уступали другим. Она вспомнила о шофере, который томится в кремовой «Волге». Машину надо бы отослать, не то он еще начнет поиски. Что скажешь, если он застанет ее тут сидящей в одиночестве? Конечно, она не обязана ничего объяснять, но и отнекиваться глупо, это вызовет кривотолки. К тому же глаза заплаканы.
Она постаралась привести себя в порядок, намочила платочек под струйкой воды, льющейся из железной колонки, снова и снова прикладывала его к глазам, но ничто не помогало.
Главное, чтобы шофер не увидел ее здесь, еще догадается, что она тут сама по себе, как неприкаянная.
И, выпрямившись, она упругим шагом пошла к выходу. Завидев ее издали, шофер вылез из лимузина, обошел вокруг и открыл дверцу.
– Меня тут попросили помочь… Можете быть свободны.
– Я не тороплюсь.
– Вы очень добры. – Она заставила себя улыбнуться и тут заметила на противоположной стороне улицы автобусы, ожидавшие участников похорон. – Я поеду со всеми вместе, на автобусе. Позвоните утречком, может, и не понадобитесь, подремонтируете в гараже машину…
