Елена Муравьева - Требуются герои, оплата договорная
Через час приключение получило продолжение. Под окнами раздались барабанная дробь и взвизги горна.
— Их бин мирный парламентайн, — отчеканил женский голос. — Нихт стрелять! Гитлер капут!
Катерина вышла навстречу делегации.
Красавец Гео ради случая надел белые шелковые шаровары с кроваво — красной вязью иероглифов по лампасам. Шелк вился вокруг стройных бедер, выписывая затейливые дуги; подчеркивая формой содержание, особенно в причинном месте. Отсутствие белья, демонстрировал, темнеющий сквозь полупрозрачную ткань, треугольник лобка.
Его спутница тоже принарядилась. Сменила наряд Евы на минималистичные шорты и облегающий топ. Получилось не так убедительно, как у Гео, но, в общем, более чем, секси.
— Мы — хорошие! — прозвучало хором, и грянула музыка. Грохот и визги. Катя закрыла ладонями уши. Оглохнуть можно.
— Я вас принял за Машину подругу, — красавчик снизошел к объяснениям. — Поэтому позволил себе лишнее. Обычно я много скромнее.
— Меня зовут Мария. — Гостья улыбнулась и протянула руку для пожатия. — А ему не верьте. Георгий — коварный соблазнитель и на вас уже глаз положил. А вы, наверное, Катя. Мне про Вас Ядзя рассказывала, те есть Ядвига Болеславовна.
— Гадости, наверное, говорила?
— Нет, сказала, что приедет милая барышня.
— Очень милая барышня! — Гео приложил руку к сердцу. — Приглашаем вас на ужин. К семи. Только, простите, мы без вина обходимся. Как вы по этой части?
— Замечательно, — обрадовалась Катя. Она не пила спиртное с апреля.
— И не курим, — грустно добавила Мария.
— Чудесно. — Махнув рукой, на прощание, сосед удалился в сторону дома. Мария засмеялась.
— Во-первых, давай на ты. Во-вторых. ничему не удивляйся и, в-третьих, айда купаться. Вода в бассейне замечательная.
— Хорошо. Я только купальник возьму.
— В нашем водоеме можно купаться голышом.
Звенели, раскаленные зноем сосны…
— Чем тебе это не сказка?
— Расскажи про Ядвигу, — Катерину разбирало любопытство.
— Меньше знаешь — крепче спишь! — Мария вернулась на топчан. — Она — медиум, — продолжила не очень охотно.
— Кто?!
—Медиум! Ты ведь видела все собственными глазами, зачем спрашиваешь?
Действительно видела. После шоу, устроенном Мартой и Ядвигой, Катя долго приходила в себя.
Своим появлением в прикладбищенском кафе Марта сразила Катерину наповал. Еще бы! Столь разительное сходство с мамой трудно было и представить.
— Привет! — Марта грузно плюхнулась в соседнее кресло — Как прошло мероприятие?
— Хорошо, отлично, замечательно, — слегка слукавила Ядвига Болеславовна.
Марта недоверчиво покачала головой.
— Врешь, зараза, — уличила, — и зачем?
Катя перевела дух. Нет! Не мама! Померещится же такое! Высокая тетка, фигура бывшей спортсменки, резкие движения, стремительные фразы. Мама — полная, мягкая, медлительная. Как я могу их сравнивать, ужаснулась вдруг Катя, мама мертва. Боже! Марта поправила волосы. Мамин жест!
— Познакомься, эту милую девушку зовут Катя. Возможно, мы с ней подружимся.
— Новая игрушка? — последовало разоблачение.
— Что такое говоришь.
— Давай, милая девушка, чеши отсюда! — Марта оказалась на редкость грубой бабой.
Катерина вспыхнула. Нахалка.
— У нее мама недавно умерла, — ехидно вставила Ядвига Болеславовна.
— Когда?
— Когда? — бабка переадресовала вопрос Кате.
— В конце апреля…
— В конце апреля? То-то меня клинит. — Лицо Марты передернула судорога, глаза закатились, она всхлипнула, захрипела. — Доченька…
Катерина остолбенела: мамин голос!
— Извини меня, милая. Я не хотела. Так получилось. Сердце.
Мама всегда оправдывалась. И умерла от сердечного приступа.
— Не грусти, котенок… — Марта выругалась, — тьфу ты, напасть какая! Надо ж было попасться!
Какой разительный переход. Мама, котенок, не грусти и чертыханья злобной бабищи. У Кати дрожал подбородок.
Ядвига Болеславовна вмешалась.
— Поедем скорее. Как бы, не было беды.
В машине Марте стало легче, она задышала ровнее и, едва пришла в себя, стала ругать ретивую бабку.
— Ядзя — ты сволочь. Почему не предупредила? На кладбище приперлась, кобыла. Сама подохнешь и меня угробишь. Стерва.
Катя старалась не слушать. В Марте жил мамин голос, жили мамины интонации, жили любимые мамины словечки. Пусть ругается сколько угодно, лишь бы еще раз зазвучало… доченька, котеночек
Машина притормозила у семиэтажного кирпичного дома старинной постройки. Лифт, гулко ухая, поднял троицу на верхний этаж. Поворот ключа, возня в полутьме, одергивающий шепот: «Осторожно!» и они очутились в большой, просторной комнате. Посередине стоял стол, вокруг стулья. Ядвига усадила Марту, бросилась задергивать шторы.
— Давай, — кивнула Катерине на резной стул, — вместе заварили кашу, вместе будем расхлебывать. Руки на стол! — старуха командовала как опытный тюремный вертухай. Катя послушно выполнила указание.
Три женщины молодая, старая, средних лет устроились за круглым, хорошего дерева, столом. Одна — растерянная, подавленная своей бедой и чужой волей, пыталась скрыть волнение и страх. Другая — деятельная, суетилась, организовывая некий порядок. Третья — обморочно бледная, старалась преодолеть слабость.
— Я готова, — выдавила Марта, глухо, утробно. Голос разительно отличался от родного грубоватого тембра, не был схож и с мелодичным перепевом маминой речи. — Предупреди ее.
— Молчи в тряпочку и делай, что велят! — На подробности и этикет времени не хватало.
Марта вздрогнула, повалилась лицом на стол. В миллиметре от полированной поверхности замерла, в стремительном рывке выгнула спину, запричитала.
— А-а-а… — звук переливался какофонией высоких и низких нот. Бас, писк, срединная зона, регистры менялись произвольно.
— Руки, дай руки! — извергся рык.
Катя протянула ладони. Ядвига прихлопнула их к центру стола, начала раскачиваться, забормотала:
— Чау рандо казыука…
На некое мгновение показалось — разыгрывается фарс. Круглый стол, невнятная сумятица непонятных слов, задернутые шторы, хрипы, стоны.
Пальцы Ядвиги нащупали ниточку Катиного пульса, устроились удобнее, считывая ритм. Чередование движений обрело соответствие ударам сердца.
— Доченька. — Марта, подалась вперед, пустыми глазами уставилась на Катю, — доченька, доченька, доченька…
Интонации менялись как в компьютере. Одна, другая… десятая. Словно череда матерей звала, кликала ненаглядных, милых, родных своих дочек. Каждый зов переполняла нежность, тоска и безысходность. Ведь между любящими сердцами непреодолимым барьером стояла смерть. Голоса молили из другой реальности. Недоступной живым. Катя глотала слезы. Среди прочих она услыхала мамино «доченька». Мама звала ее; стремилась к ней.
