Орсон Уэллс - Мистер Аркадин
Она явно искала меня. Но когда увидела, на лице ее отразилось не облегчение, а совсем другое, знакомое мне выражение. Она узнала Райну, стоявшую возле меня.
Участники процессии заполнили всю улицу; зрелище начинало приобретать какой-то трагический характер. Кое-кто нарочно подставлял спину под грубо сколоченные из бревен кресты, больно ударяясь о них. Слышались стоны.
Мне не сразу удалось пробраться к Мили.
— Что это за куклуксклановщина? — спросила она хриплым голосом.
Я отвел ее подальше от толпы.
— Не обращай внимания. Это их дела. Кающиеся.
Мили не знала, что это такое.
— Они замаливают грехи. Надеются получить прощение.
Мили не могла оторвать глаз от непонятного ей зрелища. Она уставилась на горящие желтым огнем факелы и огромные тени, которые отбрасывали капюшоны на стены домов.
— Видать, они порядком нагрешили…
Это навело ее на мысль и о моих грехах, и лицо ее исказилось злостью.
— Кстати, я видела с тобой эту аркадинскую дочку. Ума не приложу, что ты в ней нашел.
Ужас, сколько ненависти может выразить заурядное женское лицо. На лице Райны чувства не отражались никогда. Зато ревность и ярость Мили совершенно ее обезобразили.
— Что в ней такого, чего нет во мне? Не отвечай, пожалуйста. И без того знаю. Миллиончики ее.
Мне не хотелось, чтобы нас услышали. И не было времени разводить дипломатию. Поэтому я просто привлек ее к себе и прошептал: «Дура ты».
Она сразу же обмякла и. спрятав лицо у меня на груди, всхлипнула:
— Ох, Гай, если б ты знал, если б ты только знал!
Я все знал. И не хотел ничего знать. Я гладил ее по волосам, как гладят зверька, чтобы успокоить его.
— Ты приехала с Аркадиным?
Она плакала — от переживаний, от любви, от усталости.
— Да. Нет. С его людьми. Остальные задержались в Ситжесе. А я хотела тебя увидеть.
Стоны кающихся становились все громче. Толпа вторила им своими мольбами. Неужто и впрямь, как я только что пошутил, такие моменты — проверка на здравый смысл? Может, и мне раскаяться?
— Послушай, Мили, — обратился я к ней с твердостью в голосе. — Лучше нам оставить эту затею.
Она перестала плакать.
— Видишь ли, все это бессмысленно и к тому же опасно. Давай забудем обо всем.
В ее глазах появилась какая-то решимость; мне этот взгляд не понравился.
— Понятно, — выговорила она наконец.
И медленно отстранилась от меня.
— Ты задумал без меня залезть в корыто к этой грязной свинье, к этому чертову Аркадину. Все просто, как апельсин. Надеешься, что девчонка тебя выведет. Скажешь, не так?
Ну как ей втолкуешь. Глупая, невежественная баба, никаких резонов не понимает. А ведь вся эта история совершенно безумна, во всяком случае, так мне казалось этой сумасшедшей ночью, наполненной звоном колоколов, клацаньем цепей, криками кающихся.
— Но послушай и ты меня, Гай.
На ее лицо падали отсветы факелов, проносимых мимо.
— Ну берегись. Смотри, говорю. А то я шепну кое-что Аркадину. Не про Бракко. Не про этот дурацкий рэкет, как ты его называешь. А про то, что его гораздо больше заинтересует, насколько я понимаю. О тебе.
Неожиданно для себя я оказался лицом к лицу с врагом. Забавно. Но так оно, пожалуй, к лучшему. Такой поворот как-то больше соответствовал той трагедийной декорации, на фоне которой мы беседовали.
— Ты мне угрожаешь. Мили?
В голосе моем звучало ледяное спокойствие. Она на миг растерялась.
— Я просто предупреждаю, чтобы ты не бегал за этой…
Но я уже не слушал — я шел к Райне.
Обе половины церковных врат были открыты. Отпущение грехов человеческих неизбывно. И вечно пребудет, пока человек не усомнится в Господней любви. Любовь… Тирсо был прощен. Кающиеся начали выходить с пением «Те Deum»[1]. По окрестным горам поплыли огоньки. Вокруг цвело оживленное веселье, и Райна, когда я наконец нашел ее, сжала мою руку в своей и улыбнулась мне.
***
На следующий день деревня дремала в сладостном утомлении. Фигурки святых вернулись на свои места, а зеленые ветки, уже увядшие, еще украшали стены домов. Дворники лениво махали метлами, сметая в кучу мятые цветы и сухие листья, закапанные смолой. Мы с Райной беззаботно бродили по безлюдным улицам. Она, казалось, забыла про свою экзальтацию и даже стыдилась ее. Она вела себя мягко и непринужденно и рассказала один забавный случай, происшедший в замке. Одна дама, под воздействием духа покаяния, который разбудила в ней вчерашняя процессия, решила, что непременно должна поведать мужу о своей неверности, к которой ее склонил их ближайший друг, тоже пребывавший в замке. Пришлось утихомирить ее парой таблеток снотворного в бокале шампанского.
— Это лишний раз доказывает, что нельзя всерьез относиться к народным поверьям, — смеясь, заключила Райна.
Стояла жара, и мы спустились в тень к акведуку. Райна выглядела усталой — под глазами темнели круги, но это лишь прибавляло ей женственности. Губы ее были бледны и, как всегда, не накрашены, что мне особенно нравилось.
— Пора уходить, — сказала она, — один отцовский секретарь видел, как я сматывалась. Он наверняка за мной шпионит.
Мы стояли неподалеку от того места, где Мили объявила мне войну.
— Неужели твоему отцу интересно играть роль Отелло при собственной дочери? Я полагал, что у него есть занятия посерьезней. Он хуже ревнивого мужа.
Райна перегнулась через нагретый солнцем камень акведука. Сквозь арку виднелся замок.
— Так и есть. Мне, пожалуй, замуж и не выйти.
Она подняла голову.
— А впрочем, зачем мне замуж?
Вопрос был адресован мне, во всяком случае, так я его понял. Это что, ловушка? На всякий случай надо держать ухо востро.
— Не волнуйся. Даю слово чести, что никогда не попрошу твоей руки.
Она взглянула на меня с тем выражением легкого недоверия, которое мне уже было знакомо, и рассмеялась.
— Ах, мистер ван Страттен, — возбужденно заговорила она. — Это так неожиданно. Право, не знаю, что вам и ответить.
И она сделала легкий пируэт, как настоящая балерина. Юбка завернулась вокруг бедер, и я увидел, как они хороши. Она покрутила в пальцах камешек и опустила его мне на грудь. То, что я чувствовал теперь, было не похоже на ощущение того первого вечера, когда тело ее казалось невесомым и к нему как будто нельзя было прикоснуться. Она прижалась ко мне, теплая, живая, и с учащенным дыханием глядела на меня огромными янтарными глазами. Тень придавала им что-то трогательное. Губы ее вздрагивали. Господи, то была Любовь!
Я обнял ее грубо и требовательно. Я целовал ее губы. Да, они были очень вкусны, эти бледные свежие губы. И очень горячи. Жадные и зовущие.
