Уолтер Саттертуэйт - Клоунада
Она стукнула маленьким изящным кулачком по маленькой изящной ладони.
— Бац! — сказала она и весело засмеялась. — Так ему и надо. Эрнест упал, я думала, ему было больно, а он был скорее удивлен. Просто ошеломлен, я думаю. Когда он поднялся, лицо у него было красное, как свекла, и он сказал: «Ладно, еще поговорим. Без дам». Он сказал так потому, что я тоже была с ними в библиотеке, и вроде как кивнул в мою сторону. Он даже при мне с трудом сдерживался — его так и распирало дать Дикки сдачи.
Она снова хихикнула.
— Хотя на самом деле, мне кажется, ему хотелось поскорее уйти, пока еще раз не получил по носу. А Дикки ему в ответ: «Когда пожелаешь». Эрнест ушел, и Дикки никогда больше о нем не вспоминал. Но разве можно его винить?
— А что насчет Стайн?
— Ну, Гертруда и не пыталась ударить Дикки. — Роза улыбнулась. — Хотя, думаю, у нее бы это получилось лучше, чем у Эрнеста. — Ее лицо сделалось серьезным. — Да нет. У нее с Дикки какое-то время были прохладные отношения, но потом они помирились и снова стали друзьями. — Роза посмотрела на меня и затем сказала с таким жаром, будто только что вспомнила, куда запрятала семейное золото. — Вы хотите с ней познакомиться?
— Думаю, надо, — сказал я.
— Тогда вам придется пойти со мной. Завтра вечером. Я еду туда. В смысле — к ней домой. У нее всегда много народу. Писатели, издатели и всякие городские знаменитости. В том числе художники. Гертруда сдвинулась на искусстве — у нее весь дом просто УВЕШАН картинами. Лично мне они не слишком нравятся, сплошной модерн, одна мешанина, хотя многим это по душе.
— Договорились, — согласился я. — Поедем вместе.
Она хлопнула в ладоши от удовольствия и даже слегка подскочила на подушке.
— Чудесно! Заезжайте за мной в семь. — Она озабоченно нахмурилась. — Семь часов вас устроит?
— Вполне.
— Прекрасно! — Она легонько коснулась виска кончиками пальцев правой руки. — Вы не рассердитесь, если мы на этом закончим? Кажется, у меня начинается мигрень.
— Ничуть. — У меня были еще вопросы, но они могли подождать до завтрашнего вечера.
— Мне ужасно жаль, — сказала она с выражением глубокой скорби, — но, когда у меня начинаются головные боли, единственное спасение — постель. Честно. — Она вздохнула, подняла свою маленькую изящную головку и дерзко улыбнулась.
— Все в порядке, — заверил ее я.
— Благодарю за сочувствие, — сказала она. И встала. Я последовал ее примеру.
Я встретил Анри Ледока в маленьком уличном кафе — он сидел с газетой на коленях. И наблюдал за проходящими мимо женщинами. На столике лежали ею котелок, перчатки и папка с полицейскими отчетами.
Кроме Ледока в кафе почти никого не было. Юная пара, забыв про свой кофе, смотрела в глаза друг другу. Пожилая пара не обращала внимания друг на друга и разглядывала свой кофе. Кроме того, за дальним столиком сидел толстяк в тесном сером костюме и читал журнал.
Ледок заметил меня, только когда я к нему подошел. Он улыбнулся и встал, бросив газету на столик.
— Ну как, мадам Форсайт освоилась со своим вдовьим положением?
— Вполне, — ответил я. — Не без помощи кокаина.
Ледок нахмурился.
— При вас она нюхала?
— Не прямо на глазах. Но нюхала.
Он кивнул.
— Вы должны мне все рассказать, пока мы едем обедать. Сейчас поймаю такси. — Он огляделся.
— Где мы будем обедать? — спросил я.
Ледок все еще высматривал такси.
— Предлагаю заглянуть в «Липп». Это пивная на Сен-Жермен, здесь неподалеку. Эльзасская кухня. Не слишком изысканная, но вполне сносная.
— Если это близко, идемте пешком.
Он повернулся. И снова взглянул на меня так, будто я не оправдал его ожиданий.
— Пешком?
— Пешком. Ставите одну ногу перед другой, и так дальше.
— А-а. — Он улыбнулся. Печально так. — Наверно, ваши французские предки гораздо древнее, чем я думал.
— Возможно.
Он вздохнул.
— Прекрасно. Пойдем пешком. — Он повернулся, взял чек, тщательно его изучил, положил на стол, полез в карман и достал мелочь. Аккуратно отсчитал несколько монет — часть выложил на счет, а остальные опустил обратно в карман. Это было первый раз — когда он сам расплачивался на моих глазах. А то я уже начал сомневаться, есть ли у него вообще при себе деньги.
Он взял котелок, надел его, взял перчатки, натянул их, затем взял папку. Сунул ее под мышку и повернулся ко мне.
— Bon. Давайте совершим вашу пресловутую прогулку.
Пока мы шли по улице Лилль до улицы Сен-Пер, свернув на нее прямо напротив Школы изящных искусств, я успел рассказать ему все, что узнал от госпожи Розы Форсайт.
Улица Лилль была застроена роскошными особняками. Но когда мы повернули на бульвар Сен-Жермен, вид построек изменится. Дома были той же высоты, в шесть-семь этажей, в основном кирпичные или каменные, потемневшие от сажи. Но они были не такие величественны, как здания к западу от них, и не такие изысканные; как строения на улице Риволи.
И люди, встречавшиеся нам по пути, выглядели не настолько зажиточными. Женщин попадалось больше, чем мужчин, и большинство из них были либо работницами, либо хозяйками лавчонок, либо студентками. На правом берегу, видя мужчин в элегантных костюмах, можно было подумать, что никакой войны не было. И, вероятно, для многих из них ее действительно не было. Возможно, они настолько хорошо одевались, что правительство решило не рисковать и сберечь им жизнь.
Но на Сен-Жермен все было по-другому. Многие мужчины, помимо поношенных пиджаков и мешковатых брюк, носили явные отметины войны. У кого был грубый шрам на лице, кто хромал на одну ногу. Кто-то опирался на трость, а кто-то на костыли. У кого-то был пустой рукав, свернутый на месте потерянной руки. На пересечении с бульваром Распай изможденный мужчина в форме французского солдата — в поношенном кителе и грязных брюках, — шаркая ногами, медленно брел через улицу. Губы у него безмолвно двигались, а в глазах все еще отражался дикий ужас, который ему довелось пережить.
Пивная «Липп» оказалась хорошо освещенным, просторным заведением, наполненным гулом голосов проголодавшихся посетителей и звоном посуды. Советуясь с официантом, Анри Ледок держал котелок в одной руке, а перчатки и папку в другой. Официант был высокий, стройный и держался с достоинством; его темные волосы были зачесаны назад и смазаны той же помадой, какую, похоже, употребляют все парижские мужчины. Нос тонкий и длинный, а под ним — длиннющие усы, их концы были закручены в безукоризненно правильные кольца и напоминали странные перевернутые очки. Французы и правда заботливо ухаживают за своими усами, даже слишком.
