Рекс Стаут - Острие копья
Дервин сидел, сложив руки на столе, и не пытался даже рта раскрыть.
— Значит, ты приехал в нашу глубинку, чтобы поучать тут нас всех? — не выдержал шеф полиции. — У меня достаточно власти, чтобы отправить тебя в участок, обвинив всего лишь в умысле. Большего мне и не нужно.
— Что ж, я понимаю вас, — ответил я. — Дервин дал вам в руки фитиль от фейерверка, который мог бы зажечь сам, да испугался. Вот вы и нервничаете.
Я повернулся к Дервину.
— Вы звонили начальству в Нью-Йорк?
— Нет, я звонил Андерсону.
— Дозвонились?
Дервин разжал руки, поерзал в кресле и как-то растерянно взглянул на меня.
— Я говорил с Морли.
— А, с Диком Морли. Ну и что он сказал?
— Он сказал, что, если Вульф предлагает пари на десять тысяч долларов, другой стороне достаточно поставить против них одну тысячу.
Я был так расстроен неудачей, что даже не улыбнулся остроумию Дика.
— И после всего вы торчите здесь, вместо того чтобы схватить лопату и бежать на кладбище? Повторяю, от меня, а тем более от Вульфа, вы ничего не добьетесь. Решайтесь или верните чек.
Дервин печально вздохнул и откашлялся несколько раз.
— Гудвин, — сказал он. — Я буду с вами откровенен. Я в полном отчаянии. Это не для огласки, Бен, но это так. Я не знаю, что делать. Разве вы не понимаете, что означает эксгумация и вскрытие тела Питера Оливера Барстоу?
— Ерунда. Можно выдвинуть десяток разных причин, почему это необходимо.
— Возможно, я просто не способен это сделать. Я знаю эту семью и не могу этого сделать. Дозвониться Андерсону в Лейк-Плесид не удалось, я буду звонить еще вечером, в шесть, во всяком случае, до семи. Если он выедет ночным экспрессом, завтра утром он будет здесь. Пусть сам решает.
— Значит, сегодня не получится, — сказал я.
— Да, сегодня это невозможно. Я не могу решать такие вопросы.
— Ладно. — Я поднялся. — Позвоню Вульфу, спрошу, будет ли он ждать так долго. Если он согласен, я покидаю вашу глубинку. В таком случае, позвольте забрать чек.
Дервин вынул из кармана чек и отдал его мне.
— Могу подвезти вас к участку, шеф, — предложил я Бену с улыбкой.
— Поезжай, парень, поезжай.
5
Вульф в тот вечер был воплощением такта и внимания. Я успел к ужину, но за столом он не позволил мне ни слова сказать о поездке в Уайт-Плейнс. Впрочем, о серьезной беседе не могло быть и речи, ибо в это время Вульф обычно включал радиоприемник. Он любил говорить, что нынешний век — это век домоседа. В прежние времена, удовлетворив страсть к познанию истории трудами Гиббона, Ренке, Тацита или Грина,[3] человек, чтобы узнать о своих современниках, отправлялся путешествовать. Ныне, когда надоедает читать мемуары римских императоров Гальбы или Вителлия, можно, едва привстав в кресле, повернуть ручку радиоприемника. Передача, которую Вульф старался не пропустить, называлась «Веселые парни». Почему она ему нравилась, убейте, я не смог бы вам сказать. Он слушал ее, сложив на животе руки с переплетенными пальцами, закрыв глаза и как-то странно сжав губы, будто что-то держал во рту и вот-вот готов был выплюнуть. В такие часы я старался исчезнуть из дома — отправлялся на короткую прогулку или что-нибудь в этом роде. Я предпочитал другие программы, а эта казалась мне порядком вульгарной.
После обеда, когда мы перешли в кабинет Вульфа, я коротко рассказал ему о своей неудаче. Чертовски неприятно было извиняться, потому что в таких случаях он всегда убивал меня своим великодушием, — он был уверен, что я сделал все возможное, но неблагоприятное стечение обстоятельств оказалось сильнее нас, и все такое прочее. У меня создалось впечатление, что его мало интересовали как мой рассказ, так и мои извинения. Я попробовал для затравки заставить его придумать, как побудить окружного прокурора все же пойти на пари, но Вульф остался равнодушен к моим идеям. Я предложил еще раз попробовать Дервина, но он ответил, что, пожалуй, этого не следует делать.
— Лягушки не умеют летать, — глубокомысленно заметил он, внимательно разглядывая увядший стебель симбидиум александерри, который принес ему садовник Хорстман. — Ему не хватает воображения, даже самой его малости. Судя по твоим рассказам, он вообще лишен воображения. Флетчер М. Андерсен, тот, разумеется, не упустил бы такой случай. Он богат, тщеславен и далеко не дурак. Он бы сразу сообразил, что вскрытие можно произвести без лишнего шума и огласки, и, если оказалось бы, что я не прав, он получил бы свои десять тысяч, а если бы проиграл мне эту сумму, все равно оказался бы в выигрыше. Как прокурор, он получил бы громкое, можно сказать, сенсационное дело, а в моем лице — источник дальнейшей информации. И все за свои десять тысяч долларов. Твоя поездка в Уайт-Плейнс — это обычная коммерческая сделка ты мне, я тебе. Окажись Андерсон на месте, он так бы и отнесся к этому. Возможно, сделка еще состоится. Она заслуживает некоторых размышлений. Кажется, сейчас пойдет дождь.
— Вы меняете тему, — не сдавался я, упорно не покидая своего стула, хотя чувствовал, что начинаю действовать ему на нервы. — А что касается дождя, то он собирается уже давно, когда я ехал назад, я тоже это заметил. Ждете, чтобы он смыл все следы?
Склонившись с лупой над больным цветком, он продолжал оставаться невозмутимо спокойным.
— В один прекрасный день, Арчи, когда мое терпение лопнет, тебе придется жениться. Выбирай женщину с ограниченным умом, ибо только такая способна будет оценить твои потуги на сарказм. Когда я сказал о дожде, я заботился о твоем комфорте и здоровье. Сегодня мне в голову пришла мысль, что, пожалуй, следует съездить на Салливан-стрит. Впрочем, это можно сделать и завтра.
Надо было хорошо знать Вульфа, — а я хорошо его знал, — чтобы понять, как искренне он это сказал. Для него всякое перемещение за пределы особняка было делом крайне неприятным и нежелательным, а если еще в дождь, то и вовсе безрассудным.
— Я, по-вашему, сахарный. Конечно, я поеду на Салливан-стрит. Это один из вопросов, который я собирался вам задать. Как вы думаете, почему Анна Фиоре упорно не отвечала на вопросы сыщика О'Грэйди? Не потому ли, что у того нет ни наших с вами манер, ни нужной обходительности?
— Вполне возможно, Арчи. Неплохой вывод. Тем более что и Солу Пензеру, которого я послал туда, удалось добиться от нее всего лишь согласия на встречу, в остальном она продолжала играть в молчанку. Так что твое обаяние и вежливость здесь очень бы пригодились. Если она сможет, пригласи ее к нам завтра к одиннадцати утра. Это не повредит. Крепость заслуживает того, чтобы осада велась по всем правилам военного искусства.
