Найо Марш - Смерть пэра
— Ну, как бы там ни было, — говорила Фрида, — мы можем попытаться. Зальем в него шерри по самое горлышко и представим шараду. Как насчет леди Годивы[6]? Генри будет скакуном, папуля — кошмарным супругом, один из близнецов изобразит Любопытного Тома, а остальные — сочувствующее население.
— Если ты думаешь, что я собираюсь гарцевать по гостиной, таская тебя в чем мать родила на своем горбу... — начал Генри.
— У тебя, Фрид, волосы недостаточно длинные, — заметила Плюшка.
— Я же не говорила, что это я буду леди Годива.
— Ну, вряд ли ты собираешься предложить маме раздеться догола, — сказал Колин. — К тому же ты точно имела в виду себя.
— Не будь дурочкой, солнышко, — произнесла леди Чарльз, — разумеется, мы не можем представлять леди Годиву. Дядя Г. придет в ужас.
— Он перепутает ее с шабашем ведьм, — заявил Генри, — и решит, что мы издеваемся над тетей В.
— Если Фрида собирается ехать на тебе верхом, то он обязательно перепутает, — предрекла Плюшка.
— Почему? — спросил Майк. — Пап, а на чем ездят верхом ведьмы?
Лорд Чарльз издал свой высокий короткий смешок. Генри задумчиво уставился на Плюшку.
— Если бы это не было так вульгарно, то было бы смешно, — изрек он.
— Ну хорошо, а почему бы не представить шабаш ведьм? — спросил Стивен. — Дядя Г. ненавидит тетю В. за то, что она к-колдует. Мне кажется, нас ждет большой успех. Он поймет, что мы на его стороне. Понимаете, можно сделать все тактично, не слишком явно. Можно составить шараду с п-подходящим словом, например, «кол-дунь-я».
— А как, интересно, ты покажешь «я»? — усомнился Колин.
— А Плюшка может выйти и показать на себя — ее так много... — сказал Генри.
— Скотина ты, Генри, — взорвалась Плюшка. — С твоей стороны свинство говорить, что я толстая. Ма-а-ма!
— Не обращай внимания, деточка, это же просто подростковая полнота. Мне кажется, что ты в самый раз, совсем не толстая.
— А можно представить «я» как уик-энд в «Медвежьем углу». Все зевают со скуки: я-а-а-а...
— Вот это будет уже по-настоящему грубо, — серьезно ответила ему мать.
— Но зато недалеко от истины, — сказал лорд Чарльз.
— Я знаю, Чарли, но все же так не годится. Давайте не сочинять на этот счет никаких глупостей. Давайте здраво поразмыслим над какой-нибудь забавной и милой шарадой. Не слишком вульгарной и не оскорбительной.
Последовало долгое молчание, которое нарушила Фрида.
— Я придумала! — воскликнула она. — Мы можем изобразить самих себя с Бэйлифами в доме. Можно представить завтрак, Баскетт входит и говорит: «К вам какой-то человек, милорд». Ведь вы не возражаете, Баскетт?
С улыбкой, которой требует беспредельная вежливость вышколенного слуги, Баскетт предложил Фриде сыру. Роберта вдруг подумала, что интересно было бы знать, находит ли Баскетт Миногов такими же забавными, как и она. Фрида спешно развивала свою идею.
— Мамочка, это же мысль! Ты только представь себе: Баскетт вводит Бэйлифа, а мы все его умоляем, и папочка сможет сказать все, что хочет сказать дяде Габриэлю. А Робин может изобразить Бэйлифа, она будет просто божественно выглядеть в шарфе и котелке. Будет и весело и храбро с нашей стороны.
— А какое слово выберем? — спросила Плюшка.
— Бэйлиф. Бей-лиф?
— И как же ты мыслишь показать второй слог? — возразил Колин.
— Может, уполномоченный? Как Майк распевал? Упал-намоченный.
— Это, моя дорогая, неприлично до невозможности.
— Ну хорошо, давайте тогда «отобрать имущество». Второй слог может быть про родственников. Можно изобразить даже самого дядю Г.! Робин вполне может представить дядю Г. Его пальто и зонтик где-то там в прихожей под рукой. А мы все встанем вокруг нее и будем умолять и говорить: «Твой собственный брат, Габриэль, послушай, ведь это родной твой брат».
— Ну да, все это очень хорошо, — заявил Стивен, — но ты з-забыла про мягкий знак в слове «отобрать»!
— Так ведь можно показать рукой на мягкое место...
— Достаточно, Фрид! — поморщился лорд Чарльз.
Глава 4
Дядя Г.
Наутро после приезда Роберта проснулась и увидела, как в оконное стекло косо светит лучик бледного лондонского солнца. Горничная в легком платьице раздвинула шторы и поставила поднос с чаем на прикроватный столик. В мыслях Роберты еще смешивались сон и явь. Окончательно проснувшись, она стала перебирать в памяти замечательные события предыдущей ночи. За час до рассвета ее провезли по улицам Лондона. Она видела, как струи из шлангов веером окатывают пустынные улицы, слышала дребезжание тележек с молоком, смотрела на причудливые силуэты крыш и дымовых труб на фоне светлеющего неба. Она слышала, как Биг-Бен возвестил четыре часа весеннего утра, а куранты Челси ему ответили. А еще раньше она танцевала в зале, полном теней, ослепительных огней, неумолчной музыки и людей. Она танцевала с Колином и Стивеном, с Генри. Колин валял дурака, притворялся русским и говорил на ломаном английском. Стивен, заикаясь, непрерывно болтал и шептал Роберте комплименты насчет того, как она танцует. Чаще всего она танцевала с Генри, который был молчаливее близнецов. Он так мало говорил, что Роберта, поддавшись внезапной панике, решила было, что он танцует с ней только из любезности и очень сожалеет об отсутствии особы по имени Мэри. В этом странном окружении Генри стал чужим, изысканным денди в белом жилете и с гарденией в петлице. И все же, танцуя с ним, Роберта чувствовала глубокое удовлетворение. Сейчас, все еще в постели, она перебирала в памяти минувшую ночь, и картины были столь ярки, что она не видела яркого солнца, бившего ей прямо в глаза, а представляла себе только, как она танцует с Генри. Вот они смешиваются с толпой других танцоров. Он не стал дожидаться, пока ее пригласят Стивен или Колин, а сам быстро пригласил ее и танцевал с ней еще долго после того, как все остальные вернулись обратно за столик. Он вел себя так решительно и при этом очень заботливо... Это и нравилось Роберте, и смущало ее. Однако, быть может, он просто беспокоился из-за этого их финансового кризиса. «Ей-ей, — подумала Роберта, — такой проблемы вполне достаточно, чтобы довести любого человека, кроме Миногов, до сотни инфарктов». Она поняла, что мысль об этом финансовом кризисе отдается противным привкусом в восхитительном ощущении ее собственной радости. О нем не говорили на протяжении всего этого ослепительного вечера, пока не приехали домой. Пробравшись домой в полумраке, они обнаружили, что Нянюшка оставила им термос овальтина, и выпили его, рассевшись возле электрообогревателя в комнате Роберты. Генри неожиданно рассмеялся:
