Рекс Стаут - Черная гора
— Хичкок сказал восемьдесят, — возразил я.
— Он просил сто десять. Что касается платы вперед, тут я его понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии заплатить. Дай ему девяносто долларов.
Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолет. Там было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел пилот, и мы покатили на взлетную полосу, Я бы предпочел не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем получил лишние деньги, но во имя спасения общественных связей помахал ему рукой.
Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности — смотри карту) в самолете объемом в пинту — далеко не идеальное место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и прокричал Вулфу, перекрывая шум:
— Я хочу обсудить один вопрос!
Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:
— Я про общение. На скольких языках вы говорите?
Он подумал:
— На восьми.
— А я на одном. И понимаю только один. Это будет для меня слишком сложно. Наше дальнейшее существование абсолютно невозможно, если вы не согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это сделать при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине.
Он стиснул зубы:
— Место для ультиматума выбрано идеальное.
— Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же скажу, что постараюсь быть благоразумным, и потом я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.
— Очень хорошо. Я подчиняюсь.
— Я хочу полностью быть в курсе дела.
— Я же сказал, что подчиняюсь.
— Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио?
— Ничего. Дрого было только известно, что мне нужен самолет, чтобы добраться до Бари.
— Телезио будет нас встречать в аэропорту?
— Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нем Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые загнали меня в угол.
— Убил чем?
— Ножом.
— В Бари?
— Да.
— Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии?
— В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчет о том, что я делал в молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас.
— Какой план действий у нас в Бари?
— Не знаю. Раньше там не было аэропорта и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим. — Он отвернулся и взглянул в окно. Через минуту повернулся снова: — Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.
— Не могу, черт возьми. Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите сами.
Он пропустил мое предложение мимо ушей.
— Это должно быть Беневенто. Взгляни на него. Римляне прикончили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.
Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолете, он не сможет вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари. Часть его была беспорядочно разбросана на косе, вдающейся в море, и, судя по всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы, равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея. Самолет приземлился.
5
А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.
Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не столица государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на контрольной вышке и еще кто-то в маленьком здании, куда вошел пилот, вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трех мальчиков, кидавшихся в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и пошел в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за коммунистическими мальчиками. Я так решил, потому что они кидались в кошку в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же успехом могут быть фашистскими мальчиками.
Вулф вернулся и сообщил:
— Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона, по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезет на встречу.
— Да, сэр. Нужно время, чтобы я сумел привыкнуть к такому положению. Может быть, года мне хватит. Давайте пойдем, чтобы не стоять на солнце.
Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но думаю, Вулф не поэтому встал через несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи миль и сменив три самолета, он был по горло сыт передвижением. Невероятно, но факт: я сидел в помещении, а он был на ногах и снаружи. Может быть, места, где он провел молодость, неожиданно вернули ему второе детство, но, подумав, решил, что едва ли. В конце концов он появился и сделал мне знак рукой, я поднял вещи и вышел.
Нас ждала длинная черная блестящая «ланчиа», с водителем в красивой серой форме, отделанной зеленым. Здесь было достаточно места и для вещей и для нас. Когда мы тронулись, Вулф дотянулся до ремня безопасности и крепко вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади мы повернули на гладкую асфальтированную дорогу, и «ланчиа» совершенно бесшумно понеслась, а спидометр показывал восемьдесят, девяносто и больше ста, когда я сообразил, что это километры, а не мили. Все равно, это была классная машина. Вскоре домов стало больше, дорога превратилась в улицу, а затем в авеню. Мы повернули направо, где движение было более интенсивным, сделали еще два поворота и остановились у тротуара напротив чего-то, напоминающего железнодорожную станцию. Вулф поговорил с водителем и обратился ко мне:
— Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов.
