Джозефина Тэй - Поющие пески. Дело о похищении Бетти Кейн. Дитя времени
Интересно, как понравилось англичанам то, что вопрос о престолонаследии решили за них французские солдаты?
Но, конечно, в те времена Франция еще считалась чем-то вроде полуотделившейся части Англии — землей, казавшейся англичанину куда менее иностранной, чем, скажем, Ирландия. Поездка во Францию для англичанина XV века была обыденным делом; в Ирландию же по своей воле не ездил никто.
Грант лежал и думал о той Англии. Англии, из-за которой велась война Алой и Белой розы. Зеленая, зеленая Англия, без единой фабричной трубы от Кемберленда до Корнуолла. Англия до огораживания, с огромными лесами, изобилующими дичью, с просторными болотами, кишащими птицей. Англия, где через каждые несколько миль встречалось неизменное скопление построек: замок, церковь и хижины; монастырь, церковь и хижины; усадьба, церковь и хижины. Вокруг них — полоски обработанной земли, а дальше — сплошная, ничем не прерываемая зелень. Ведущие от деревни к деревне, изрытые колеями дороги, которые зимой от грязи превращаются в трясину, а летом покрываются белой пылью; дороги, обочины которых заросли дикими розами и боярышником.
Тридцать лет из-за этой зеленой, немноголюдной страны велась война розы. Правда, скорее это была кровавая междоусобица, нежели всеобщая война. Нечто вроде вражды между Монтекки и Капулетти, не представлявшей особого интереса для среднего англичанина. Никто не врывался по ночам к тебе в дом, чтобы узнать, сторонник ли ты Йорков или Ланкастеров, и отправить в концлагерь в случае неверного ответа. Война имела значение лишь для узкого круга участников. Отряды сражались где-нибудь в долине, рядом с твоим домом, использовали твою кухню для перевязки раненых, а затем перемещались куда-нибудь для следующей стычки. Через несколько недель можно было услышать об ее исходе, и у тебя, возможно, происходил по этому поводу спор с женой, поскольку она, к примеру, могла быть сторонницей Ланкастеров, а ты — Йорков, и оба походили на болельщиков футбольных команд. Никто не преследовал тебя за поддержку Ланкастеров или Йорков, как не преследуют теперь за поддержку «Арсенала» или «Челси».
Раздумывая о той далекой, зеленой Англии, Грант незаметно заснул.
Он ни на шаг не продвинулся к разгадке тайны, окружавшей судьбу двух юных принцев.
3
— Неужели вы не можете разглядывать что-нибудь повеселее? — спросила на следующее утро Лилипутка, заметив портрет Ричарда, который Грант поставил на тумбочке у изголовья, прислонив к стопке книг.
— Разве у него не интересное лицо?
— Интересное! От него у меня мурашки по коже бегают.
— Историки считают, что он обладал большими способностями.
— Синяя Борода тоже обладал.
— И пользовался популярностью в народе.
— Синяя Борода тоже пользовался.
— Он был отличным солдатом, — с озорным упрямством продолжал Грант. — Как насчет Синей Бороды?
— И чего вы на него таращитесь? И вообще, кто он такой?
— Ричард Третий.
— Так я и знала!
— Вы хотите сказать, что представляли его именно таким?
— Точь-в-точь.
— Почему?
— Он же был злодей и убийца, верно?
— Вы хорошо помните историю.
— Ну, это все помнят. Погубил обоих малюток. Устроил, чтобы бедняжек придушили.
— Придушили? — заинтересовался Грант. — Я этого не знал.
— Задушили подушками. — При этом медсестра ловко взбила его собственные подушки маленьким кулачком.
— А почему задушили? Почему не отравили? — осведомился Грант.
— Не спрашивайте. Не я это организовала.
— А откуда известно, что их задушили?
— Из моего школьного учебника.
— Понятно, но на кого там ссылались?
— Ссылались? Ни на кого. Просто было так написано.
— А в учебнике говорилось, кто их задушил?
— Некий Тиррел. Вы что, историю в школе не учили?
— Я присутствовал на уроках истории, а это разные вещи. Кем был этот Тиррел?
— Понятия не имею. Какой-нибудь подручный Ричарда.
— А как узнали, что принцев убил именно Тиррел?
— Он сам сознался.
— Сознался?
— Конечно, после того, как его признали виновным. Перед виселицей.
— Вы хотите сказать, что Тиррела на самом деле повесили за убийство принцев?
— Ну да. Можно я заберу эту жуткую физиономию и поставлю что-нибудь повеселее? В той пачке, что вам вчера принесла мисс Хэллард, много симпатичных лиц.
— Меня интересуют не симпатичные лица, а только жуткие физиономии. Желательно — злодеев и убийц.
— О вкусах, как известно, не спорят, — вздохнула Лилипутка. — Слава Богу, я не обязана смотреть. Но, по моему скромному мнению, одного его вида вполне достаточно, чтобы ваши кости плохо срастались.
— Что ж, если моя нога не срастется, можете отнести это на счет Ричарда III. Еще один пункт в длинном списке его злодеяний.
Гранд отметил в уме, что, когда придет Марта, надо будет спросить, что ей известно про Тиррела.
Но первым представителем внешнего мира, появившимся в палате, оказался сержант Уильямс — упитанный, розовощекий здоровяк. На время Грант позабыл о делах давно минувших и увлекся разговором о текущих событиях. Уильямс сидел на стуле, широко расставив ноги и моргая голубыми глазами, как кот, блаженно развалившийся на солнышке. Грант глядел на него с теплотой. Как приятно снова поболтать о работе, используя тот полный намеков и иносказаний жаргон, понятный только коллегам, услышать последние новости, полицейские сплетни, узнать, кому сейчас везет, а кому и не очень.
— Шеф шлет привет, — сказал Уильямс, поднявшись со стула и собираясь уходить, — спрашивал, не нужно ли вам чего. — Глаза его скользнули по фотографии, стоявшей на тумбочке. Склонив голову набок, сержант стал рассматривать портрет. — Это что за личность?
Грант уже открыл было рот, чтобы ответить, но спохватился, сообразив, что перед ним стоит коллега-полицейский, такой же профессионал-физиономист, как и он сам, человек, по роду службы ежедневно сталкивающийся с людьми.
— Портрет мужчины неизвестного художника XV века, — сдержанно сказал Грант. — Что ты о нем скажешь?
— В живописи я полный профан.
— Нет, не то. Я спрашиваю, что ты думаешь об этом человеке?
— Понятно. — Уильямс склонился над портретом, сосредоточенно нахмурил брови. — Что я о нем думаю?
— Ну, куда бы ты его посадил: в кресло судьи или на скамью подсудимых?
Уильямс на мгновение задумался и затем уверенно заявил:
— В кресло, разумеется.
— Точно?
— Конечно. А что? У вас разве другое мнение?
