Артур Дойл - Долина страха. Все повести и романы о Шерлоке Холмсе
– Не думаю. Насколько я помню, на той одежде нет моих меток.
– Тогда ему повезло. Собственно говоря, нам всем повезло, поскольку все мы здесь оказываемся ни при чем. Будь я эдаким служакой-детективом на государственной службе, я бы немедленно, как того требует долг, арестовал весь дом, включая себя и Уотсона. Мы все здесь соучастники преступления.
– Хорошо, – согласился сэр Генри. – Но как насчет истинного преступления. Вам удалось его распутать? Мы с Уотсоном ничего не знаем, никаких новых данных не имеем. Как было все неясно в самом начале, так и осталось. Путаница какая-то, ничего не разберешь. Проясните нам хоть что-нибудь.
– Я сделаю это и очень скоро. Дело, поистине, весьма запутанное, но местами уже видны просветы. Пройдет немного времени, и остальные детали также станут ясны, – пообещал Холмс.
– Уотсон вам, безусловно, уже говорил о том, что мы слышали на болоте вой. Выла собака, я могу в этом поклясться. Выходит, что вся эта легенда небезосновательна. В Америке мне приходилось иметь дело с собаками, так вот, по голосу мне кажется, я определил породу. Это – жуткая псина невероятных размеров. Если вы ее поймаете и посадите на цепь, я поверю в то, что вы – великий детектив.
– Я посажу её на цепь только в одном случае – если вы мне в этом поможете, сэр Генри.
– Говорите, я сделаю все, о чем вы попросите.
– Прекрасно. Тогда слушайте – вы беспрекословно выполните то, о чем я вас попрошу. И обещайте не задавать никаких вопросов.
– Ради Бога, если вы об этом просите.
– Если вы будете в точности следовать моим инструкциям, понимаете? – беспрекословно! – то наша маленькая тайна вскоре разрешится. Я не сомневаюсь…
Внезапно Холмс замолчал и посмотрел куда-то вверх мимо меня. Лампа осветила его застывшее, напряженное лицо и пристальный взгляд. Сейчас Шерлок поразительно напоминал мне классическую статую, символ тревоги и настороженности.
– Что такое? – разом воскликнули мы с сэром Генри.
Шерлок молча и, как мне показалось, пытаясь подавить охватившее внезапно его волнение, опустил голову. Черты лица Холмса все еще были напряжены, зато глаза радостно блестели.
– Простите мне восхищение дилетанта, – заговорил он, показывая на портрет, висящий на стене напротив. – Уотсон утверждает, что я ничего не смыслю в искусстве, но, полагаю, это он говорит из зависти. Просто вкусы наши во многом не совпадают, мы по-разному смотрим на картины. Какая замечательная серия портретов.
– Рад, что они вам понравились, – ответил сэр Генри, удивленно разглядывая моего друга. – Но, по правде сказать, я тоже не большой знаток живописи, мне больше по душе лошади или бычки. Вот тут я могу кое-что сказать. Значит, вы находите время и для искусства? Любопытно, любопытно….
– Да, и я могу с одного взгляда определить кисть художника и ценность той или иной картины. Например, портрет вон той дамы, в голубом платье – это работа Кнеллера. Полного джентльмена в парике рисовал, вероятнее всего, Рейнолдс. Полагаю, это все семейные портреты?
– Да.
– И вы всех знаете?
– Берримор натаскивал меня, и думаю, кое-что из его уроков усвоил.
– Тогда скажите, кто это вон тот джентльмен, с подзорной трубой?
– Это – адмирал Баскервиль, правая рука Роднея, герой Вест-Индской кампании. Рядом с ним портрет мужчины со свитком в руках. Это – сэр Уильям Баскервиль, председатель Палаты Общин при Питте, тогдашнем премьер-министре.
– А вон тот кавалер, напротив меня? Кто это?
– А, да. Вам следует о нем узнать. Это и есть источник всех моих несчастий, тот самый нечестивец Гуго Баскервиль, который и отвязал собаку Баскервилей. Из-за него все и началось. Этого предка нескоро забудешь.
Я с интересом разглядывал портрет.
– Конечно, выглядит он свирепо, но я бы затруднился сказать, что это отпетый негодяй. Глаза у него довольно умные. По сравнению с гнусным злодеем, которого я себе представлял, этот – просто милашка.
– Сомнений в подлинности портрета не может быть. Имя художника и дата, тысяч шестьсот сорок седьмой год, стоят на холсте.
Холмс не заговаривал больше о портрете. Картина определенно ему понравилось, он то и дело поднимал глаза и рассматривал портрет. Уже наступила ночь, когда сэр Генри отправился в свою комнату, а мы с Шерлоком все продолжали сидеть в курительной. Как только дверь за баронетом закрылась дверь, я сразу же спросил друга, чем вызван столь повышенный интерес к портрету зловредного Гуго Баскервиля. Шерлок взял со стола свечу и повел в банкетный зал. Там он осветил нижнюю часть портрета и спросил меня:
– Вы ничего не замечаете?
Я смотрел на лицо, слегка затемненное широкополой шляпой с пером, на забавные кудри, белый кружевной воротник, на волевое лицо с тонкими аристократическими губами, властными складками у рта и строгим взглядом. Это было лицо человека упорного и, наверняка, вспыльчивого, но никак не распутника и хладнокровного убийцы.
– Ну что? Кого он вам напоминает?
– Челюсть вроде бы такая же, как у сэра Генри.
– В этом сходства как раз очень мало, – ответил Шерлок Холмс и, подставив к картине стул, взгромоздился на него. Держа в левой рукой свечу и освещая ею портрет, Шерлок Холмс правой закрыл шляпу и кудри.
– Боже мой! – воскликнул я, увидев перед собой лицо Стэплтона.
– Ага, вот видите? Я-то сразу это заметил, мой глаз куда тренированнее вашего. Нужно смотреть на лица, а не на волосы и детали одежды. Детектив должен быть способен узнать преступника в любом обличье, хоть в гриме.
– Поразительно. Такое впечатление, что портрет рисовали со Стэплтона.
– Да, интересное отступление. И внешнее и духовное сходство просто впечатляющее. Как видите, чтобы поверить в переселение душ, абсолютно необязательно читать соответствующие книги, нужно просто почаще глядеть на семейные портреты. Стэплтон – потомок Баскервилей, это совершенно очевидно.
– С определенными видами на наследство, – добавил я.
– Ну, разумеется. Вот так, Уотсон. С помощью портрета мы раскрыли загадку мотивов преступлений. А теперь он у нас в руках и, клянусь вам, что завтра к вечеру, когда мы накроем его, он будет столь же беспомощен, как любая из его бабочек. А потом булавка, бумажка, ярлычок – и Стэплтон пополняет собой мою коллекцию на Бейкер-стрит, – Шерлок разразился смехом, в котором звучало грозное веселье. А поскольку это случалось не часто и, как правило, очень неожиданно, я в такие минуты всегда вздрагивал и ощущал некоторую тревогу. Нервозности добавляло и еще одно обстоятельство – сознание того, что кое-кому от этого смеха не поздоровится.
Проснулся я очень рано, но Холмс встал гораздо раньше меня. Я еще только одевался, когда он зашел ко мне в комнату.
