Жорж Сименон - Мегрэ в суде присяжных
Под глазами у него были мешки, а кожа под подбородком обвисла.
— Ваше имя — Николя Кажу, вам шестьдесят два года, вы родились в Марильяке и являетесь содержателем отеля в Париже на улице Виктор-Массэ?
— Да, господин председатель.
— Вы не являетесь ни родственником, ни знакомым подсудимого, не состоите у него на службе… Клянитесь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды… Поднимите правую руку! Повторите за мной: «Я клянусь…».
— Я клянусь…
Один из помощников наклонился к председателю и тихо сказал ему что-то, должно быть, очень важное, потому что Бернери, казалось, был поражен и, несколько мгновений подумав, пожал плечами. Следивший за этой сценой Мегрэ сразу догадался, о чем шла речь.
Дело в том, что свидетели, отбывавшие наказания за неблаговидные поступки или занимающиеся безнравственной деятельностью, не имеют права давать присягу. А разве содержатель меблированных комнат не занимался безнравственным ремеслом, превратив свое заведение в дом свиданий, что было запрещено законом? Разве была уверенность в том, что у него не было судимости, что на него не заведена карточка в картотеке уголовной полиции?
Но проверять уже было поздно, и председатель, откашлявшись, спросил равнодушным голосом:
— Регулярно ли ведется в вашем отеле регистрация клиентов, снимающих комнаты?
— Да, господин председатель.
— Всех клиентов?
— Всех, кто проводит ночь в нашем отеле.
— Да, но вы не записываете имена тех, кто снимает комнату в дневные часы?
— Нет, господин председатель… Но полиция может подтвердить, что…
Видимо, то, что он соблюдает все правила, что в его заведении никогда не было скандалов и что при случае он снабжает полицейскую бригаду, занимающуюся меблированными комнатами, и инспекторов полиции нравов тайными сведениями.
— Вы внимательно рассмотрели свидетельницу, выступавшую до вас?
— Да, господин председатель…
— Вы ее узнали?
— Да, господин председатель…
— Расскажите же господам присяжным, при каких обстоятельствах вы видели раньше эту женщину.
— Да при самых обычных.
Суровый взгляд Бернери прервал раздавшийся в зале смех.
— Что вы этим хотите сказать?
— Она часто приходила к нам в отель в дневные часы с мужчиной, который снимал номер.
— Что вы называете «часто»?
— Несколько раз в неделю.
— Сколько же, например?
— Три или четыре.
— С одним и тем же мужчиной?
— Да, господин председатель.
— Смогли бы вы его узнать?
— Конечно, господин председатель.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Накануне моего поступления в больницу, то есть двадцать пятого февраля. Из-за операции я и запомнил дату.
— Опишите его!
— Небольшого роста… Скорее даже маленького… Видимо, как и многие, от этого страдает и носит специальные ботинки на толстенной подошве и большом каблуке… Всегда хорошо одет, можно даже сказать — с иголочки, в нашем квартале не части попадаются такие франты… Это даже удивило меня…
— Почему?
— Да потому, что такие не ходят к нам днем, да еще с одной и той же женщиной…
— Я полагаю, что вы более или менее знакомы с монмартрской фауной?
— Простите, я не понял…
— Я имею в виду мужчин, о которых вы сейчас говорили…
— Да, многих из них я с виду знаю…
— Видели вы еще где-нибудь этого человека?
— Нет, только у нас в отеле.
— И ничего о нем не слышали?
— Нет. Знаю только, что зовут его Пьеро.
— Откуда это вам известно?
— Дама, с которой он приходил, называла его так в моем присутствии.
— Он говорит с акцентом?
— Не так, чтобы очень. Однако мне всегда казалось, что он, должно быть, с юга или корсиканец.
— Благодарю вас!
И на этот раз на лицах присутствующих в зале снова можно было прочесть разочарование. Все ожидали драматической очной ставки, а вышел обычный, на первый взгляд даже невинный обмен вопросами и ответами.
Председатель посмотрел на часы.
— Объявляется перерыв до половины третьего.
В зале снова началась суматоха. Все повскакивали с мест и стояли стеной, чтобы взглянуть на выходившую Жинетту Меран. Издали Мегрэ показалось, что метр Ламблен спешит вслед за ней, а она время от времени оборачивается, чтобы удостовериться, идет ли он.
Едва комиссар вышел за дверь, как сразу натолкнулся на Жанвье и бросил на него вопросительный взгляд.
— Их поймали, патрон. Они оба у нас в полиции.
Комиссар не сразу сообразил, что речь идет уже о другом деле, о вооруженном налете на кассу филиала банка двадцатого округа.
— Как это удалось?
— Люка арестовал их в квартире матери одного из парней. Другой, товарищ сына, прятался у них под кроватью, а мать об этом не знала. Три дня они не выхолили из комнаты. Бедная женщина поверила, что сын болен и готовила ему микстуры. Она — вдова железнодорожного служащего, работает в аптеке неподалеку от дома…
— Сколько им лет?
— Сыну — восемнадцать, а товарищу — двадцать.
— Не признаются?
— Пока нет, но мне кажется, что у вас они скоро расколются.
— Пообедаем вместе?
— Давайте. Я предупредил жену, чтобы она меня к обеду не ждала.
Когда они пересекали площадь Дофин, направляясь в пивную, ставшую уже чем-то вроде филиала уголовной полиции, по-прежнему шел дождь.
— А что слышно во Дворце? — спросил инспектор.
— Пока ничего определенного.
Остановившись возле стойки, они ожидали, когда освободится какой-нибудь столик.
— Нужно позвонить председателю и попросить, чтобы он разрешил мне не дожидаться конца заседания.
Мегрэ больше не хотелось терять времени, неподвижно сидеть в душном зале среди толпы, слушать показания свидетелей, от которых уже нечего было ждать каких-либо неожиданностей. Все они уже побывали в его тихом кабинете, а многих он даже видел в привычной им домашней обстановке.
Суд присяжных всегда был и оставался для него самой неприятной, самой мрачной стороной его деятельности, и, присутствуя на нем, он всегда испытывал чувство тоски.
Разве все там не было фальшивым? И совсем не по вине судей, присяжных или свидетелей. Дело было также не в кодексе и не в процедуре. А просто потому, что человеческая судьба сводилась к краткому резюме.
Ему случалось говорить об этом со своим другом Пардоном, врачом, у которого они с женой, по установившейся традиции, обедали раз в месяц.
Однажды, когда в кабинет Пардона один за другим, без конца шли больные, врач с грустью, а может быть, лаже с горечью, заметил:
